Ирэн Фрэн - Набоб
— А фиранги?
— Фиранги последует за мной.
Мадек ошарашенно посмотрел на нее:
— Ты слишком торопишься! А мои люди?
— Мы пошлем за твоими людьми!
— Нет. Я с тобой не поеду. Я не знаю, куда ты собираешься, но я с гобой не поеду.
— Но почему?
Мадек ничего не ответил.
— Почему, Мадек-джи? Прошу тебя, скажи! — повторила она.
— Сегодня день траура. Нам лучше помолчать.
— Поедем. Объяснимся по дороге.
Он пошел впереди нее и, к ее великому удивлению, взобрался на второго слона. Она ничего не сказала, и они молча начали спускаться к городу. Сарасвати обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на крепость. Небо почти полностью расчистилось. И тут она увидели брахмана, стоящего на краю карниза Диван-и-Ама.
— Мохан! — крикнула Сарасвати.
Но было уже поздно. Брахман бросился вниз со скалы.
— Дхарма, — невозмутимо сказала Сарасвати.
Они не проехали и лье, когда Сарасвати дала погонщику приказ остановиться и ехать дальше вровень со слоном Мадека.
— Я провожу тебя до того места, где находятся твои люди.
— Не надо.
Это был окончательный, бесповоротный отказ, но дался он ему с трудом. Как объяснить ей теперь, когда повсюду царит смерть, что он не может последовать за ней, потому что хочет жить? Она поглотит его, и если он останется рядом с ней, то тоже умрет. Он понял, что сила Сарасвати — непосильная ноша для того, кто любит, как он, кто испытывает неодолимое желание обладать полностью, целиком. Она царила, и он не мог долго выносить это полновластное правление. Он чувствовал, что превращается в раба. Ему надо было освободиться от последнего ига, самого худшего из всех, потому что это было иго любви. Сейчас или никогда. Если он и дальше будет ехать рядом с ней, то он сдастся. Она смотрела на восточные холмы, вся дрожа от нетерпения.
— Поедем, Мадек-джи…
Губы царицы дрожали, но не от страсти. Мадек хорошо знал этот взгляд, этот блеск, освещающий лица. Жажда новизны, стремление к приключениям. И он слишком хорошо знал себя, чтобы не понимать, что они уже больше никогда не расстанутся, если он перевалит вместе с ней хотя бы через один из холмов.
И все же она была так прекрасна! Как здорово было бы оставить все как есть, умереть из-за нее, вместе с ней, ради нее. Он очнулся. Сирена из сказки! Морская соблазнительница или обитательница запретных лесов. Смерть от любви вовсе не прекрасна, сказал он себе, к ней стремятся только глупцы; тот, кто попадает под власть женщины, достоин позора или чего-нибудь похуже. Нужно научиться презирать эту женщину. Возненавидеть ее, бежать от нее, другого выхода нет. И чем скорее, тем лучше. Сейчас же. Не видеть ее больше, не слышать больше этот голос, повторяющий, как заклинание: «Мадек-джи, Мадек-джи…»
— Замолчи! — крикнул он, изображая гнев, и повернулся в сторону города. — Это место мертво, — сказал Мадек.
— Поедем со мной… мы отомстим. Я смогу победить англичан! — Она попыталась улыбнуться. Мстительный огонь теперь беспрестанно сверкал в ее глазах. — Мне придется принять предложение Угроонга!
К ее великому удивлению Мадек не вспылил.
— Рано или поздно ты бы это сделала. Сила, власть — вот что тебя интересует!
— Ты — фиранги, Мадек-джи. Неужели ты думаешь, что можешь читать в моем сердце?
— Ты любишь только власть. Соблазняешь и властвуешь. Похоже, в тебе есть сила, ваджра. Но у меня она тоже есть. И я не поеду с тобой.
По щеке Сарасвати скатилась слеза.
— Это правда, в тебе есть сила. И все же я надеялась, что удержу тебя, даже подсыпала тебе наркотики.
— Я так и знал! — усмехнулся он. — Ты можешь относиться к фиранги только с презрением!
Она вытерла слезы краем своего сари, распрямилась в паланкине и опять стала величественной, царственной.
— Нет, Мадек-джи, ты не был для меня фиранги, и я любила тебя не как чужестранца. Но теперь я хорошо понимаю, что на земле есть две человеческие расы, более несовместимые друг с другом, чем индийцы и люди из-за Черных Вод. Это мужчины и женщины!
— Но мы любили друг друга как мужчина и женщина, и как любили! — воскликнул Мадек. В это мгновение он почувствовал, что в нем опять поднимается желание не сопротивляться ей больше, отдаться на ее милость, стать навеки ее рабом, ее слугой, ее марионеткой. Тогда он отвернулся и приказал погонщику поторопить слона:
— Быстрей, быстрей…
Слон двинулся вперед мелкой рысью, и скоро скалы, защищающие озеро, заслонили от него образ Сарасвати.
«Пусть она живет, пусть отомстит! — подумал он. — У нее есть сила, она преодолеет горы, даже муссон не посмеет тронуть ее».
Сначала ему приходилось делать над собой усилие, и слова, которые он повторял сам себе, звучали неубедительно. Но постепенно пришло успокоение. Он был один. Один и свободен. Какое-то время он тревожился за нее, опасался дорог, кишащих разбойниками, разливающихся рек. «Но нет, — сказал он себе наконец. — У нее в свите есть слуги. И у нее есть ваджра…»
* * *Он совсем успокоился, когда добрался до берега озера. Дворец мерцал в полуденном солнце. Скопления гиацинтов прибились к набережной, и рядом с ними на воде покачивалась лодка, в которой этим утром они отплыли в Годх. Драгоценность, этот дворец был драгоценностью. Ему вспомнилась сцена в комнате с павлином и обещание раджи. Почему он раньше не подумал об этом? Сарасвати и вправду заслонила собой весь горизонт и не давала думать ни о чем из того, что не было связано с ней.
«Годх пережил две осады, — сказал тогда раджа, — при третьей он падет; дворец на озере разграбят…»
Вот в этом он ошибся. Врагу не хватило времени, чтобы ограбить это место, столь любимое Бхавани. Он, должно быть, предчувствовал, что скоро умрет.
«…Если ты вернешься, то одно из двух: либо Годх будет еще стоять, прекрасный и спокойный, каким ты его видел. Либо он станет рабом, будет мертв, уничтожен, ограблен. В первом случае, здесь буду я, или мой сын, или сыновья моих сыновей. Твой бриллиант тоже будет здесь, он будет ждать тебя, живя своей невидимой жизнью. Если Годха больше не будет, тогда приди сюда, возьми камни, которые здесь найдешь, и отомсти за нашу честь».
Мадек остановил погонщика и спрыгнул со слона; минуту спустя он плыл в лодке, лавируя среди водных растений. Отомстить за честь Годха. Разбить англичан, этих фиранги в красных камзолах, как их называют индийцы.
«Сарасвати…» — Он прошептал ее имя и задумался. Ее отъезд был актом мести и власти одновременно. Он не подчинился этой мистической власти после того, что увидел: к крови своего сына, к крови своих подруг по зенане, к крови знатных воинов и солдат она добавила кровь несчастной лани, которую принесла в жертву Кали.
