Ирина Мельникова - Грех во спасение
– Тропа, по которой Мэргэн повел вашего слугу, уходит в поднебесье. И там могут ходить только мужчины. Женщине там не пройти. – Тайши огорченно развел руками. – Но я знаю, как помочь вам. Вы поедете в кибитке, в сопровождении двух хувараков.[52] Они повезут вас по старой дороге, которая проходит выше Терзи. Казаки не посмеют к вам приблизиться. На кибитке хувараки вывесят желтую и красную тряпки – знак, что везут больного оспой ламу.
– Я преклоняюсь перед вашей мудростью, князь!
Дмитрий Гагаринов приложил руку к груди и слегка поклонился. Он нисколько не лукавил. Мальчишке на первый взгляд было никак не больше шестнадцати, но рассуждал он здраво и выход из, казалось, безвыходной ситуации предложил остроумный и неожиданный. А похвале откровенно, почти по-детски обрадовался, Митя понял это по его расплывшейся в довольной улыбке физиономии. Толгой совсем по-мальчишески шмыгнул носом и что-то быстро сказал китайцу. Тот с готовностью закивал головой и перевел:
– Тайши говорит, что желает пригласить вас в свою юрту, зарезать много баранов и устроить настоящий праздник. Но он не может. Солдаты еще не ушли из Онгонура, и он должен вернуться к своему народу, чтобы защитить его.
– Спасибо вам, князь. – Митя поднялся с камня и поклонился ему. – Мы искренне вам благодарны и никогда не забудем вашего брата. Цэден спас нас ценой собственной жизни. И я обещаю, что буду молиться о спасении его души, пока жив, и непременно расскажу о нем и о вас своим детям.
Тайши опять улыбнулся:
– Ваша жена очень красивая и добрая. У вас будет много детей. И вы будете счастливы. – Он подошел к Маше и, приложив сложенные руки сначала ко лбу, потом к груди, поклонился ей.
Она обняла его за плечи, поцеловала в щеку и тихо сказала:
– Милый мой! Я всегда буду хранить ваш знак и помнить, что на нем кровь Цэдена. И как мой муж, буду вечно молиться за ваше здоровье и процветание вашего народа...
Молчаливые спутники юного бурятского князя, точно привидения, скользнули из темноты навстречу тайши. Толгой еще раз поклонился, быстро сказал по-русски: «До свидания!» – и исчез среди нагромождения каменных глыб. Вслед за ним вскарабкался китаец, а рядом с Митей и Машей остались лишь два молодых бурята с обритыми головами и в длинных желтых хитонах. Один из них молча кивнул головой в направлении утеса, скрывающего их лошадей, и беглецы так же молча последовали за ними. Но перед тем как лечь на дно кибитки, в которой они собирались отправиться в неизвестность, Митя прошептал:
– Сегодня двое людей пытались меня убедить, что ты – идеальный вариант супруги. Возможно, следует прислушаться к их мнению и присмотреться к тебе?
– Я не нуждаюсь в твоей снисходительности, – Маша потянула на себя толстое покрывало, которым они должны были укрыться с головой, и уже из-под него добавила: – И нечего ко мне присматриваться. Обойдусь как-нибудь без твоего внимания.
Митя усмехнулся и тоже нырнул под покрывало. Какое-то время им придется провести в духоте и полной темноте, но это ничто в сравнении с теми муками, какие он испытывал, лежа рядом с Машей. Чувствовать рядом с собой ее тело, ощущать исходящее от него тепло и не сметь прикоснуться к нему... Иметь возможность поцеловать ее и не сделать этого, боясь выдать себя невольным звуком или неосторожным движением, – есть ли на свете большее наказание для молодого и сильного мужчины, так давно не державшего в своих объятиях желанную женщину?
36
Митя исподтишка наблюдал за Машей. Подобрав ноги и закутавшись в пуховую шаль – он уже знал, что это подарок его матери, – она сидела на полатях и задумчиво, почти отрешенно следила за пламенем свечи. Он видел, как меняется милое девичье лицо, словно зеркало отражая оттенки чувств, посещающих ее в этот момент: то грусти, то тревоги, то вдруг радости или недоумения. Впервые он осознал, что не встречал еще женщины с таким живым и выразительным лицом.
Внезапно он вспомнил Алину, ее почти кукольное неподвижное личико. В любом случае, когда она дулась на него по поводу, а иногда и без повода, или, наоборот, хотела показать свою радость, как в тот день, когда он сделал ей предложение, и даже в минуты, когда он целовал ее и шептал о своей любви, большие серые глаза его бывшей невесты смотрели на него и на весь остальной мир с выражением холодным и бесстрастным. И теперь он понял, почему зачастую чувствовал себя рядом с ней неуверенно и говорил порой совсем не то, что думал. Не от растерянности или смущения. И тем более не от благоговения, какое он поначалу испытывал перед ее красотой. Он кожей ощущал ее безразличие. Но из ложной гордости не решался признаться даже самому себе, что Алина к нему равнодушна...
Впрочем, гордость здесь ни при чем. Просто он не привык быть отвергнутым. Он столько сил потратил на то, чтобы завоевать ее, что был уже не в состоянии трезво размышлять и понять: Алина не любит его и выбирает мужа, следуя несколько другим чувствам. Это сейчас он осознал в полной мере, почему она согласилась стать его женой. Но в то время вел себя как пустоголовый баран, со всех ног спешащий к алтарю, не подозревая, что приносит себя в жертву высокомерной и недалекой девице, чьи интересы не распространяются дальше величины его наследства и степени влияния в обществе. Он не захотел вовремя во всем разобраться... и вот что из этого получилось!..
Маша подняла голову и, отгоняя какую-то мысль, глубоко вздохнула. Их взгляды встретились, и даже в слабом свете свечи Митя заметил, как она покраснела.
Он успокаивающе улыбнулся, протянул руки к свече и поправил фитиль. Огонек перестал дрожать, выпрямился. В их тесном убежище сразу стало светлее. И Митя в очередной раз подавил судорожный вздох: все чаще и чаще в последнее время он ловил себя на мысли, что почва ускользает у него из-под ног, стоит ему взять Машу за руку или сесть рядом с ней. Она волновала его так, как не волновала ни одна женщина. Каждое даже невольное прикосновение заставляло его сердце бешено колотиться. Он терял самообладание и более всего боялся (и это он, который сроду никого и ничего не боялся), что она отвергнет его навсегда ради другого человека. И этот человек – его лучший друг Алексей фон Кальвиц. И он достоин ее любви нисколько не меньше, а вероятно, и больше, ибо не по его вине, а из-за него, Дмитрия Гагаринова, Маша пережила и жуткий страх, и неоднократную угрозу смерти, и небывалые лишения и унижения... Так неужели она не заслуживает лучшей доли, чем та, которую может предложить он, всего лишь бывший князь и недавний каторжник?
Он попытался уже в какой раз за последние дни разобраться в своих чувствах. И раньше Маша по-особому, как никакая другая женщина, возбуждала его и приводила в смятение, а дважды, тогда во флигеле и особенно ночью после свадьбы, он был на грани умопомрачения. И объяснял это плотскими, присущими всякому мужчине желаниями, но только не теми возвышенными чувствами, которые питал когда-то к Алине. И что еще, кроме греховных желаний, допустимо испытывать к очень красивой и соблазнительной, но бедной девушке, воспитаннице собственных родителей? Разве мог в то время один из самых богатых и блестящих женихов России влюбиться в простушку бесприданницу и не выставить себя при этом на всеобщее посмешище? Многие светские красавицы готовы были выбросить белый флаг из-за одного его благосклонного взгляда. Любое благородное семейство посчитало бы за честь породниться с князьями Гагариновыми...
