Эмили Бронте - Грозовой перевал
– Посмотри, Эллен, он совсем как собака, – сказала она как-то, обращаясь ко мне, – или как ломовая лошадь. Поработал, поел, поспал – вот и день прошел! У него в голове, наверное, ни одной мысли не задерживается. Где его мечты, где желания? Гэртон, ты хотя бы видишь сны? А если видишь, то о чем они? Ах, я и забыла, ты ведь не в состоянии со мной говорить!
Она дерзко взглянула на него, но он даже рта не раскрыл и не ответил на ее взгляд.
– Он, верно, спит и видит сон прямо сейчас, – не унималась Кэтрин. – Видишь, он плечом передернул, совсем как собака Юнона. Спроси его, Эллен.
– Мистер Гэртон попросит хозяина отправить вас наверх, если вы не прекратите так себя вести, – сказала я. Гэртон меж тем не только повел плечом, но и сжал кулаки, как будто намереваясь пустить их в ход.
В другой раз Кэтрин заявила:
– А я знаю, почему Гэртон молчит, как пень, когда я на кухне. Он боится, Эллен, – боится, что я буду над ним смеяться. Я права, как ты думаешь? Как-то раз он попытался сам научиться читать, но я посмеялась над ним, так он сжег свои книги и забросил эту свою идею. Разве не дурак?
– А разве вы его не подначивали на такой поступок? – сказала я. – Ну-ка, отвечайте!
– Может, и подначивала, – признала Кэтрин, – но я не ожидала, что он поведет себя так глупо. Гэртон, послушай, если я сейчас дам тебе книгу, ты ее возьмешь? Я попробую!
И она насильно вложила ему в руку одну из тех книг, которые читала. Он отшвырнул книгу в сторону и рявкнул, что если она не оставит его в покое, то он ей шею свернет.
– Ну, тогда я положу ее сюда, в ящик стола, – заявила Кэтрин, – и пойду спать.
Уходя, она шепнула мне, чтобы я проследила, возьмет ли он книгу. Но он не пожелал даже подойти к столу, о чем я и сообщила ей на следующий день, к ее огромному разочарованию. Я видела, что она раскаивается в том, что Гэртон все глубже упорствует в своей угрюмости и косности. Она чувствовала угрызения совести от того, что когда-то бесповоротно отвратила молодого человека от учения и самосовершенствования. Правда, ее быстрый ум усердно искал средство исправить причиненный вред. Так, например, когда я гладила белье или делала еще что-то, для чего кухня подходит лучше гостиной, она сопровождала меня, приносила какую-нибудь в высшей степени занимательную книгу и принималась читать мне ее вслух. Если Гэртон был поблизости, она прерывала чтение на самом интересном месте и уходила, оставив раскрытую книгу на столе, и поступала так не один раз. Но парень был упрям как мул и не поддавался на ее уловки. Вместо этого он пристрастился в сырую погоду курить у очага вместе с Джозефом. Так они и сидели, точно два китайских болванчика, у огня напротив друг друга, качая головами и пуская дым, не произнося ни слова. Старший, по счастью, был слишком глух, чтобы понимать «нечестивый вздор», как назвал бы он чтение Кэтрин, а младший усиленно изображал такую глухоту. Если же вечером погода была хорошей, Гэртон уходил с ружьем на охоту, а Кэтрин принималась зевать, вздыхать и требовать, чтобы я поговорила с ней, но стоило мне завести разговор, она тут же выскакивала во двор или в сад, а в качестве последнего средства принималась плакать и жаловаться, что она устала жить, потому что жизнь ее бесполезна.
Мистер Хитклиф, который с каждым днем становился все более нелюдимым, почти совсем запретил Эрншо появляться в зале и своих комнатах, а из-за несчастного случая, происшедшего с молодым человеком в начале марта, бедняга на много дней сделался постоянным обитателем кухни. Когда Гэртон был один в горах, ружье у него разорвалось в руках при выстреле, и он осколком поранил предплечье. Он потерял много крови, пока добрался домой, и волей-неволей должен был провести не одну неделю у очага в полной праздности, пока рука не зажила. Кэтрин очень обрадовалась представившейся возможности и возненавидела еще сильнее свою комнату наверху, придумывая тысячу предлогов, чтобы занять меня работой на кухне и самой оставаться подле.
В понедельник после Пасхи Джозеф погнал скот на ярмарку в Гиммертон, а я после обеда принялась разбирать белье на кухне. Эрншо, по обыкновению пребывая в мрачности, сидел у очага, а моя молодая госпожа развлекалась тем, что выводила узоры на стекле, напевала песенки или разговаривала вполголоса сама с собой, время от времени бросая взгляды, полные раздражения и нетерпения, на своего кузена, который невозмутимо курил, уставившись в огонь. Когда я не выдержала и попросила ее прекратить загораживать мне свет, потому что никак не могу закончить свою работу, она послушно отошла к очагу. Я была слишком занята, чтобы обращать внимание на то, чем она занимается, как вдруг услышала:
– Знаешь, Гэртон, я поняла, что мне бы хотелось… Я была бы рада… Словом, теперь я ценю, что ты – мой двоюродный брат, и хочу, чтобы ты не держал на меня зла и больше не сердился.
Гэртон хранил молчание.
– Гэртон, Гэртон, Гэртон, ты слышишь меня? – настаивала она.
– Отвяжись! – резко оборвал ее молодой человек.
– Дай-ка мне свою трубку, – сказала она, быстро протянула руку и в мгновение ока выхватила трубку у него изо рта.
Не успел он попытаться отобрать у нее свою собственность, как трубка была сломана и закинута в камин. Он выругался и взял другую.
– Постой! – воскликнула она. – Ты должен меня выслушать, а я не могу говорить, когда мне в лицо пускают клубы дыма.
– Иди ты ко всем чертям, – крикнул он в ярости, – и оставь меня в покое!
– Нет, не оставлю, – не сдавалась Кэтрин. – Я уже не знаю, что мне сделать, чтобы ты поговорил со мной, ведь ты притворяешься, что не понимаешь меня. Подумаешь, я назвала тебя глупым, я же не всерьез. И это вовсе не значит, что я тебя презираю. Тебе, Гэртон, надобно открыть глаза пошире и заметить, что я тут, рядом. Ты – мой двоюродный брат, и пора тебе признать меня!
– Не хочу иметь ничего общего с тобой, надоела мне до смерти твоя спесь, твое чванство, твои шуточки и издевательства, – ответил на это Гэртон. – Да я скорее соглашусь днем и ночью в аду гореть, чем еще раз хоть краешком глаза на тебя посмотрю. Убирайся отсюда сию же минуту!
Кэтрин насупилась и, закусив губу, отошла к окну, где принялась нарочито напевать веселую песенку, чтобы скрыть подступающие слезы.
– Вы должны стать друзьями с вашей двоюродной сестрой, мистер Гэртон, – сочла я за благо вмешаться, – ведь она искренне раскаивается в своем поведении по отношению к вам. Эта дружба будет вам только на пользу: вы станете другим человеком, если она будет вашим товарищем.
– Товарищем? – воскликнул он. – Да она ненавидит меня, считает меня недостойным грязь стирать с ее туфелек! Да озолотите меня, не хочу больше сносить насмешки за то, что старался ей понравиться, хоть чуть-чуть к себе расположить.
