Эмили Бронте - Грозовой перевал
Молодой человек завершил урок не без ошибок, но с явным намерением потребовать награду за труды, которая и была ему выдана в виде пяти нежных поцелуев, кои он вернул, не скупясь. Потом парочка направилась к дверям, и по их разговору я понял, что они вознамерились совершить вечернюю прогулку по полям при лунном свете. Мне подумалось, что Гэртон Эрншо – а это был именно он, – несмотря на происшедшую с ним метаморфозу, если не на словах, то в глубине души, пожелает мне провалиться ко всем чертям, появись я в этот момент так некстати перед влюбленными. Посему я счел за благо ретироваться за угол дома и пойти в сторону кухни, терзаясь от чувства зависти к моему удачливому сопернику. Дверь черного хода также была открыта, а на пороге сидел не кто иной, как мой старый друг Нелли Дин. Моя бывшая домоправительница шила и одновременно напевала песенку, которую время от времени прерывало досадливое злобное карканье, доносившееся из глубины дома и издаваемое не птицей, но человеческим существом.
– По мне уж лучше, чтобы с утра до ночи ругались на чем свет стоит, чем внимать твоим речам, гадкая женщина! – ворчал голос из кухни в ответ на какие-то слова Нелли, сказанные, видимо, до моего прихода. – Стыд и срам, что не могу я открыть святую книгу без того, чтобы не услышать, как под кровом сим громогласно славят дьявола с его присными, и все пороки, что принес он в этот мир! Две ведьмы окаянные – ты да она – околдовали парня! Пропадет он, как пить дать, бедный мой мальчик! Да свершится над вами, грешницами, суд Божий, коли нет у наших правителей закона и не найти у них справедливости!
– Наше счастье, что сейчас не стародавние времена, а то гореть бы нам на костре, не иначе, – легкомысленно откликнулась миссис Дин. – Ты бы, старик, читал свою Библию как добрый христианин и не задевал людей попусту. «Свадьба феи Энни» – отличная песня, и от этой мелодии ноги сами пускаются в пляс.
Миссис Дин уже собралась запеть вновь, когда я вышел из темноты. Она меня сразу узнала и, вскочив на ноги, радостно воскликнула:
– Неужели это мистер Локвуд? Да благослови вас Бог, сэр, коли надумали вернуться в наши края! Только нынче в усадьбе все закрыто. Надо было дать нам знать о вашем приезде.
– Я распорядился, чтобы меня устроили в «Скворцах» на эту ночь, – ответил я, – а завтра я уеду. Как же вы оказались здесь, на Перевале, миссис Дин? Расскажите мне скорей.
– Зилла ушла, и мистер Хитклиф распорядился, чтобы я заняла ее место. Это случилось после вашего отъезда в Лондон. Он велел мне оставаться на Перевале вплоть до того дня, когда вы надумаете вернуться. Но прошу вас, заходите в дом. Вы пришли пешком из самого Гиммертона?
– Нет, из «Скворцов», – ответил я, – и пока мне готовят там комнату, я хочу уладить кое-какие дела с вашим хозяином, потому что вряд ли мне в ближайшее время представится такой случай.
– Какие такие дела, сэр? – спросила Нелли, сопровождая меня в дом. – Нынче хозяина здесь нет, и вернется он нескоро.
– Насчет платы за дом, – ответил я.
– Так вам надобно поговорить с миссис Хитклиф, – заметила она, – или даже лучше со мной. Наша леди еще не научилась сама вести свои дела, и я ей на первых порах помогаю – больше некому.
Я в недоумении уставился на экономку.
– Значит, вы ничего не слышали о том, что Хитклиф умер, – продолжала она.
– Хитклиф умер? – воскликнул я в изумлении. – И давно?
– Да уж месяца три тому назад. Садитесь, давайте сюда вашу шляпу, и я вам все расскажу о том, что у нас тут произошло. Ой, да что это я, вы, наверное, ничего не ели?
– Я не хочу есть. Ужином меня покормят в усадьбе. Вы тоже садитесь, миссис Дин. Вот уж не думал, что Хитклиф умрет так скоро! Расскажите мне о его кончине. Вы сказали, что не ждете Гэртона и молодую леди скоро.
– Каждый вечер их браню за то, что гуляют допоздна, но они меня не слушают. Выпейте хотя бы нашего доброго эля, он вас взбодрит, а то у вас усталый вид.
Она поспешила за элем до того, как я смог отказаться, и я услышал, как Джозеф возопил, что «в ее-то годы стыдно, ох как стыдно привечать поклонников, да еще и поить их отборным элем из хозяйских погребов» и что «негоже ему молчать, видя такое дело».
Она не обратила внимания на причитания Джозефа и не удостоила его ответом, а быстро вернулась с серебряной кружкой в целую пинту, полной пенного напитка, вкус которого я похвалил, как того и требует обычай. После этого она поведала мне историю Хитклифа, заметив, что «кончина его была странной».
Вот что она мне рассказала:
«Недели через две после вашего отъезда мне велели перебираться на Грозовой Перевал, и я с радостью согласилась ради Кэтрин. Моя первая встреча с ней страшно меня расстроила, ведь она так переменилась, и не в лучшую сторону. Мистер Хитклиф не объяснил мне причину, по которой поменял свое решение. Он только сказал, что я ему нужна и что он, как он выразился, “не желает больше любоваться на Кэтрин”. Он распорядился отвести мне маленькую гостиную, которую раньше занимал Линтон, где бы я занималась своей работой и держала его невестку при себе. Ему, мол, достаточно видеть ее один-два раза в день по обязанности хозяина дома. Кэтрин сначала понравился новый уклад, а я постаралась украдкой перенести в нашу с ней комнату книги и разные вещицы, которые служили ей развлечением в усадьбе. Хоть и была у меня надежда, что теперь мы неплохо с ней заживем, но тут меня подстерегало разочарование. Кэтрин, несмотря на все мои усилия, скоро сделалась раздражительной и беспокойной, и тому было две причины. Во-первых, ей запрещалось выходить за пределы сада, и с приходом весны она стала буквально задыхаться в установленных для нее тесных границах. Во-вторых, я должна была следить за домом и потому часто оставляла ее в одиночестве. Она принялась жаловаться на скуку и предпочитала ссориться с Джозефом на кухне, чем тихо-мирно сидеть одной в своей гостиной. Я ничего не имела против их словесных поединков, если бы не третье лицо, зачастившее на кухню. Дело в том, что Гэртон тоже был вынужден проводить время с нами у кухонного очага, когда хозяину хотелось оставаться в зале одному, а это случалось все чаще и чаще. Сперва Кэтрин при появлении Гэртона уходила наверх либо принималась помогать мне по хозяйству, делая вид, что его нет рядом, но потом – невзирая на его непременную мрачность и молчаливость – она резко изменила свое поведение. Теперь она ни на минуту не хотела оставить парня в покое: она беспрестанно заговаривала с ним, прохаживалась насчет его тупости и лени, притворно удивлялась, как он может целый вечер сидеть, уставившись в огонь или подремывая, и зачем ему вообще такая жизнь.
– Посмотри, Эллен, он совсем как собака, – сказала она как-то, обращаясь ко мне, – или как ломовая лошадь. Поработал, поел, поспал – вот и день прошел! У него в голове, наверное, ни одной мысли не задерживается. Где его мечты, где желания? Гэртон, ты хотя бы видишь сны? А если видишь, то о чем они? Ах, я и забыла, ты ведь не в состоянии со мной говорить!
