Дональд Маккейг - Ретт Батлер
Федеральный судья стукнул молотком.
— Мистер Раванель, суд присяжных признал вас виновным в четырех умышленных убийствах. Что вы можете сказать суду?
Судью Бойда прозвали Питбуль. И правда похож.
— Полковник Раванель, ваша честь, — сказал Эндрю.
— Полковник Раванель. Суд перед вынесением приговора желает принять к рассмотрению в доказательство вашего раскаяния рассказ о ваших ужасных деяниях. Адвокат нам разъяснит, полковник Раванель, и я не стану повторяться, что без раскаяния приговор будет суровым. Слушание приговора состоится завтра в этом же зале, в десять часов.
Вы даете слово чести джентльмена, что не сбежите?
Эндрю улыбнулся. «Мое слово чести, Питбуль?»
Прежде чем он смог ответить, вскочил адвокат Эндрю, Уильям Эллсворт.
— Я даю слово, судья Бойд. Мой клиент будет здесь.
— В таком случае, Эндрю Раванель, вы оставлены на свободе под расписку, дабы успеть подготовить речь, которая тронет наши сердца. До завтра в десять.
Молоток судьи опустился на стол.
Осужденным чувствовать себя было не лучше и не хуже, чем до суда.
Эллсворт попытался идти впереди Эндрю, но тот буквально ринулся сквозь толпу свирепо глазеющих негров и хитро подмигивающих белых.
Розмари стояла в холле, где солдаты Кастера сдерживали зевак в пролете между колоннами.
— Эндрю, прости.
Почему Розмари просит прощения? Ведь не ее осудили черные присяжные обезьяны! И не ее оскорбил судья-янки на глазах у всего Чарльстона!
— Можно мне прийти? — спросил Эндрю.
Розмари нахмурилась.
— Нет.
До войны холл здания суда мыли каждый день; плантаторы Низин приходили сюда решать споры о границах владений.
Плечи Эндрю поникли. Он долго боролся, слишком долго. Сил не осталось.
— Передай мои лучшие пожелания мальчику.
— Твоему сыну.
— Да, Валентину.
Адвокат Эндрю протолкнул его к выходу через боковую дверь, где ждал закрытый экипаж. Эллсворт принялся зажигать трубку. Раскурить ее удалось только с третьей попытки.
— Мы были обречены, — пробормотал он.
— Ну, не знаю, — небрежно бросил Эндрю. — Я надеялся, что некоторые из присяжных помнят меня с довоенных времен.
Адвокат яростно задымил.
Я сделал все, что мог. Добился обвинения без отягчающих и чтобы вас отпустили под залог.
Эндрю открыл окно, сдвинув раму.
Солнечные лучи позднего утра заплясали в небе, когда кэб свернул на Кинг-стрит. Миновали здание почты, проехали мимо тележки с пивными бочками — двое мужчин скатывали их вниз по мосткам. За железными заборами цвели городские сады. В воздухе пахло распадом прежней и Возрождением новой жизни.
— Вам нужно подготовить речь. Убедить судью Бойда, что вы признаете свою ошибку.
— А что это меняет?
Лицо у адвоката стало кислым, как неспелое яблоко.
— Судья Бойд дал немалый запас времени на вынесение приговора. Он более обходителен с клансменами, которые раскаиваются. Президенту Гранту не нужны мученики.
Мысли Эндрю плыли по поверхности моря из слов «если», «но» и «возможно», льющихся из уст адвоката.
— Мы не можем отвергать то, что вы сделали…
Ничтожный юнионист до войны, Эллсворт работал адвокатом не по своей воле, разрываясь между желанием оказаться в рядах старой аристократии и полным неприятием, без всякого намека на прощение, Клана. Те же самые аристократы обрадовались, когда Клан напугал республиканцев до такой степени, что они вышли из правительства, притворяясь, будто не знают, что тех напугало.
— Нельзя испечь пирог, не побив негров[70],— проговорил Эндрю.
— Что? Что вы сказали?
Эндрю Раванель не боялся запачкать руки. Джози Уотлинг, Арчи Флитт — может, они и не чистили сапоги перед входом в гостиную и их не заботило, куда плюнуть, зато они никогда не боялись запачкаться.
— Что?.. — спросил Эллсворт.
— Я сказал, мы приехали.
Контора Эллсворта была через три двери от адвоката юниониста Льюиса Петигру. Петигру не пережил войну. Пока он был жив, каждый не упускал случая похулить его за союзнические взгляды. А когда он благополучно помер, все принялись его превозносить. Вот такие дела.
Эндрю вышел из экипажа.
— Зайдем в контору, нам нужно поработать.
— Я лучше пойду смотреть выступление певцов.
— Что? — разинул рот Эллсворт.
— В Ирландском зале сегодня выступает группа «Кроличья лапка», утреннее представление, минстрел-шоу.
Адвокат снял очки и принялся пощипывать себе нос.
— Вам за мою защиту Ретт Батлер платит? — спросил Эндрю.
— Почему бы мне вас не защищать?
— Можете испачкать руки.
— Полковник Раванель, я и так уже испачкался! — огрызнулся Эллсворт, — Лучшие дома Чарльстона для меня закрыты. Не знаю, когда удастся снова посетить церковь Святого Михаила. Мы с женой не можем высоко поднять голову в приличной компании.
— Сэр, — сказал Эндрю, — вы поднимете голову выше, если выкинете из нее камни.
— А? Что вы сказали?
— Я сказал, там утреннее представление.
— О чем вы? Нам нужно работать над вашей речью!
— С чего вы взяли, что я хочу раскаяться?
— А что, лучше десять лет каторги?
Эндрю фыркнул.
— Сэр, я сталкивался и не с таким.
Будьте здесь завтра в восемь, тогда и подготовим ваше заявление, — сказал адвокат в спину Эндрю.
Эндрю взял напрокат мерина в конюшне гостиницы Миллза. Он жил в гостинице с начала суда. И не спрашивал, кто платит по счетам или кто заплатил за него залог.
Сильная лошадь под ним, прекрасный Чарльстон у его ног, и чудесный день! Чего еще желать мужчине?
Раванель приподнимал шляпу, приветствуя как белых, так и черных. Негритянки отворачивались; некоторые, на пороге своих домов, прятались за дверью. Дамы делали вид, что не замечают его. Бедные белые девушки и проститутки махали ему рукой, посылали воздушные поцелуи. Комедия!..
Всякая торговля рисом в городе прекратилась, остались только выцветшие надписи на обшитых досками лавках торговцев: «Джеймс Малруни, рисовый агент»; «Дженкинс Куигрэйдж: контейнеры для риса в ассортименте».
Гавань была полна пароходов. Эндрю спешился, привязал лошадь и облокотился на перила.
Подошел какой-то босоногий негритянский мальчишка лет восьми или девяти, уселся на перила и рыгнул. У мальчишки рубаха была порвана под мышками, брюки подпоясаны веревкой.
— Ух ты, сколько кораблей, — начал он разговор.
Когда Эндрю взглянул на него, тот отодвинулся.
