Сьюзен Виггз - Прими день грядущий
На ходу снимая одежду, Женевьева поспешила к кровати и, прошептав Марии несколько ободряющих слов, с выражением сосредоточенного внимания принялась за работу. Через несколько минут она повернулась к сыну:
– Сколько это уже продолжается?
– Началось вчера вечером.
– Почти сутки…
– Слишком долго, – сокрушенно проговорил Люк. Женевьева принялась растирать Марии поясницу.
– Она сильная женщина, сын. Но ты ей очень понадобишься, когда я буду вынимать ребенка.
– О Боже!
Глаза матери наполнились слезами.
– Это просто необходимо, Люк. Мария слабеет с каждой минутой, и я сомневаюсь, что ребенок выдержит все это. Помнишь, то же самое было с Сарой? Тогда Мимси Гринлиф была вынуждена помочь природе.
Мария слабо вскрикнула.
– Делай то, что считаешь нужным, – согласился Люк.
Женевьева действовала быстро и уверенно. Оказалось, что она помнит каждую деталь тех родов, словно боль и напряжение еще больше обострили ее чувства. Женевьева только не хотела думать о том, какой слабой родилась Сара…
Прислонив Марию спиной к себе, Люк держал ее за плечи, а мать, не мешкая ни минуты, взялась за дело, выполняя то, что не смогла закончить природа. Впервые с начала схваток Мария громко закричала. Этот дикий, первобытный звук заставил задрожать сердце Люка.
Когда ребенок, наконец, появился на свет, Мария потеряла от боли сознание. Это оказался превосходно сложенный мальчик, с копной темно-рыжих волос. Но он не дышал, его ручки и ножки висели безжизненно.
– Нет! – прохрипел Люк. – О Боже, нет! – вздрагивая и прижимая к себе жену, шептал он.
Не обращая внимания ни на сына, ни на Марию, Женевьева прочистила ребенку рот и нос и стала делать ему искусственное дыхание. Она отчаянно торопилась, орошая лицо младенца слезами, но ни на миг не прекращая своей работы.
Женевьева смутно сознавала, что это значит для нее нечто большее, чем спасение крошечной жизни. Ребенок нужен был ей так же, как и Люку, и Марии. Он казался единственной нитью между ними, которая не должна была порваться. Женевьева знала: если младенец умрет, она никогда больше не увидит своего сына.
– Ма, – донесся словно издалека до нее голос Люка. – Ма, это бесполезно.
Но Женевьева продолжала дышать в нос и в рот ребенку.
– Мама, прекрати! – громче произнес Люк. – Я не могу смотреть, как ты…
Женевьева приостановилась, но не потому, что об этом попросил сын. Нет, просто она почувствовала какие-то изменения в ребенке и мысленно возносила молитвы. Женевьева боялась поверить своим глазам, увидев, как грудь младенца поднялась, затем он вздохнул, кашлянул и наконец заплакал.
Это был самый удивительный и самый сладкий звук, который когда-либо слышала Женевьева.
ГЛАВА 30
Хэнс полюбил Лондон. Ему нравилось жить в городе, который, казалось, никогда не спит, где развлечения ожидают буквально на каждом шагу: танцующие собаки и белые мыши в золоченых клетках, скрипач, готовый играть за кружку пива, и базары, на которых можно купить все: от шахмат из яшмы до турецкой сабли.
Он полюбил мужские клубы Крокфорд, Уайт, Будл на Сент-Джемс-стрит, где состояние твоего кошелька напрямую зависело от выпавшей карты или поворота рулетки.
Вечер за вечером Хэнс посещал сады развлечений Вэксхол и Рэнел, где можно было встретить и герцога Кумберлендского, и ребенка из приюта.
Лондонцы оказались интересными, образованными людьми. Все, даже дамы, обсуждали политику, будь то принц-регент и правительство тори или безграничная вульгарность принцессы Каролины. Создавалось впечатление, что друзья Хэнса жили в постоянном беспокойстве о здоровье короля или о том, пригласят ли их на праздник в Карлтон-Хаус.
В свою очередь, Лондон тоже полюбил Хэнса Молодые знакомые Бримсби явно заинтересовались дальним родственником Анжелы, очарованные его дерзкой красотой и мягким вирджинским акцентом. В то время считалось за честь прослыть оригиналом.
С самых первых дней появления в Лондоне между Хэнсом и Анжелой установились отношения взаимной терпимости, а вот Эдмунда Бримсби он неожиданно полюбил. Правда, тот часто повторял, что уже ни на что не годен, но это было справедливо только в отношении его тела. Бримсби оказался живым и интересным собеседником, имея по множеству вопросов собственное мнение: от всеобщего избирательного права до отмены рабства. Кроме того, он безупречно играл в шахматы, хотя частенько проигрывал в «фараон», когда дело происходило в клубе.
Но Хэнсу не приходило и в голову думать об этом умном, подагрическом, слабовольном человеке, как об отце. Очарованный прелестями Лондона, он словно забыл об обстоятельствах своего рождения, от души наслаждаясь жизнью. Когда ему хотелось легкомысленных удовольствий, Хэнс наносил визит Мелинде Спид, смелой, раскрепощенной женщине, с ярко накрашенными губами и богатым, хотя и несколько непристойным, чувством юмора.
Когда же он начинал тосковать по радостям иного плана, то к его услугам была прелестная Агата, графиня Кэри, чувственная и соблазнительная знойная красавица, на двадцать лет моложе своего мужа. Агата была слишком богата, чтобы ожидать от Хэнса подарков, и слишком умна, чтобы требовать от него любви. Она не хотела просить то, чего Хэнс не собирался давать.
Однажды, среди светской суеты сезона 1813 года, Хэнс неожиданно заметил, сквозь туман бренди, что его отец умирает. Эдмунд явно ослабел за прошедшие месяцы, и ни лекарства, ни диеты уже не могли ему помочь.
Поэтому молодой человек не удивился, когда в один из холодных дней его позвали к постели Бримсби.
Эдмунд с восхищением окинул взглядом элегантную фигуру Хэнса и с трудом произнес.
– Боже, как ты красив… Наверняка, ты горяч и своеволен, но при этом проницателен и умен. Хотел бы я знать, как ты стал таким.
– Это не важно, – пожал плечами Хэнс. – Я такой, какой есть.
Эдмунд кивнул:
– Да, у тебя много достоинств, но нет одного действительно важного качества.
– Какого же?
– Счастья.
Хэнс не смог сдержать усмешки:
– С каких пор житель Лондона считает это столь важным?
– Я понял это слишком поздно, – покачал головой Эдмунд. – Но ты еще очень молод, поэтому постарайся не поддаваться цинизму. Признайся мне, Хэнс, о чем ты тоскуешь? Сколько я тебя знаю, столько мне кажется, что ты скрываешь что-то в глубине души, пряча это за распутной бравадой.
Хэнс пристально посмотрел на Эдмунда, пораженный тем, что тот так хорошо понимает его, и вдруг все рассказал ему об Айви. Сопровождаемая бутылкой виски на двоих беседа длилась несколько часов.
Заметив на глазах Эдмунда слезы, Хэнс озабоченно спросил.
