Сьюзен Виггз - Прими день грядущий
Мария колебалась, сжимая руку Хэтти и бессознательно загораживая собой Бенжамина. С непроницаемым лицом она ждала, что же еще скажет Женевьева. Но тут вмешалась Сара. Узнав Марию, к ним с нахмуренным личиком подошла хорошенькая сестра Люка и нетерпеливо потянула мать за рукав.
– Пойдем, мама, – снизив голос до шепота, проговорила она, ничуть не растроганная этой встречей. – Сейчас не время путаться с ними. Ну, ты сама знаешь – Кэддики, они не поймут.
Женевьева растерялась, но не сопротивлялась настойчивым попыткам Сары увести ее прочь: пять лет молчания нельзя было загладить случайной встречей.
– Кто это, мама? – спросил Бенжамин, когда они отошли. – Она выглядит хорошей.
– Возможно, – ответила Мария. – Но не в нашем стиле.
Ревущий ветер старательно сметал снег в большие сугробы около заборов, укутывая все вокруг белым покрывалом. Уже в полдень не стало видно колодца, стоявшего всего в нескольких футах от кухонного окна.
Люк смотрел в окно на беснующуюся пургу. Он страшно устал, почти всю ночь загоняя скот в стойла и амбар. В таких случаях ему обычно помогал Джейк Хопкинс, но на днях работник вместе с семьей уехал к родственникам встречать Рождество.
Загнав скот, Люк лег в кровать рядом с Марией и обнаружил, что она беспокойно шевелится: начались схватки. Она уверяла его, что все идет как обычно, но Люк почему-то беспокоился.
Отвернувшись от окна, он снова посмотрел на жену: Мария лежала на боку на кушетке в алькове кухни и молча терпела захватывающие ее волной боли.
Сердце Люка наполнилось любовью и гордостью. Он сел рядом с женой и погладил ее мокрый лоб, убирая прилипшие к нему волосы.
Мария с трудом улыбнулась.
– Где дети? – спросила она.
– Спят в комнате Гедеона, – Люк изобразил на лице самую застенчивую улыбку, на которую только был способен. – Я дал им после завтрака ромового пунша.
Мария с силой сжала руку мужа: началась очередная схватка. Люк переживал эту боль вместе с ней, искренне сожалея, что нельзя на самом деле взять ее часть на себя. Когда рука Марии расслабилась, он наклонился и провел губами по щеке жены:
– Я люблю тебя.
Мария постаралась улыбнуться:
– Я знаю, Люк. Скорее бы уже это кончилось. С первыми двумя было так легко, а сейчас…
Люк тревожно склонился над женой:
– Что? О Боже, Мария, в чем дело?
– Боюсь, что что-то не так: схватки продолжаются так долго, а ребенок еще высоко… – она замолчала, мужественно пережив еще одну схватку.
– Я привезу из города врача.
– Нельзя, Люк, снег…
Люк сидел с ней рядом, промокая ей лоб и будучи не в силах сделать что-нибудь еще. Прошлые роды со спокойной женской уверенностью Марии помогала Эсси Хопкинс. Но сейчас Люк был один, если не считать детей. Он видел, что Мария слабеет с каждой минутой: она то впадала в забытье, то снова приходила в себя с очередной схваткой. Наконец Люк провел пятерней по волосам и решительно поднялся.
– Я еду за доктором, – проговорил он, стараясь выглядеть как можно спокойнее, чтобы не выдать охвативший его холодный ужас.
Разбудив Гедеона, Люк приказал ему оставаться с Марией, затем, почти дрожа от страха, поцеловал жену в лоб.
– Я скоро вернусь, милая.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Люк потеплее оделся и направился сквозь метель к амбару: закладывать сани.
Лексингтон словно затаился, пережидая метель. Все двери были заперты, окна – закрыты ставнями от пронизывающего ветра. Люк остановился у дома доктора Уорфилда, вспоминая, что последний раз был здесь, когда привел на прием Марию и Гедеона – нежеланную обузу из дикого леса.
Разве предполагал он тогда, что эта смелая, молчаливая, гордая индейская девушка преодолеет барьер предрассудков и покорит его сердце? Казалось странным и прекрасным, что их судьбы так переплелись, и было невыносимо ужасно, что сейчас Люк мог потерять Марию.
Зная, что при таком ветре никто не услышит стук, Люк толкнул дверь и вошел в дом, отряхивая с сапог снег.
Его буквально оглушил чей-то страшный крик, который рос и усиливался, а затем рассыпался в бессвязную мольбу о милосердии. Люк выругался про себя. Надо же так случиться, чтобы именно сегодня у доктора оказался тяжелый больной… Люк еще раз топнул ногами, стряхивая остатки снега, снял шляпу и размотал шарф.
Из угла комнаты раздался тихий вздох. Повернувшись, Люк увидел мать. Ее лицо, на долгие годы исчезнувшее из его жизни, но бережно хранившееся в памяти, выражало глубокую тревогу.
– Хэлло, Ма, – откашлялся Люк.
– Люк?! Как ты узнал?
Женевьева очень постарела, выглядела изможденной и объятой ужасом. Люк нахмурился:
– Я ничего не знаю. Откуда?
Глаза матери оставались сухими, но было ясно, что она недавно плакала.
– Израэль, – проговорила Женевьева. – Во время бури он по пояс в снегу помогал ставить лошадей и наступил на косу, практически отрезав ногу.
Женевьева тяжело дышала; ее маленькие сильные руки нервно сжимались и разжимались. Она подняла на сына полные боли глаза:
– Доктор сказал, что ногу не спасти.
Дрожь, охватившая Люка, не имела ни малейшего отношения к холоду.
– О Боже, мама, это точно?
Снова раздался душераздирающий крик.
– Доктор говорит, что другого выхода нет, – она неожиданно смутилась. – А почему ты здесь, если ты не знал об Израэле?
Первым желанием Люка было оставить свое горе при себе. Уже столько лет они не виделись с матерью, она не имела никакого отношения к его жизни. К чему взваливать на нее свою тяжесть?
Неожиданно Женевьева подошла к нему и положила на щеку сына свою сухую руку. Этот простой жест словно открыл дверь в сердце Люка, запертую вот уже несколько лет.
– Мария, – выдавил он из себя, вытирая непрошеные слезы. – Она рожает, но что-то идет не так. Я же не могу увезти доктора от Израэля, – бессильно отвернулся Люк.
– Подожди меня здесь, – сказала мать, положив свою руку на его плечо.
– Мария там одна, мама. Мой работник – в Дэнвиле. Я должен возвращаться.
– Только одну минуту, Люк, – умоляюще попросила Женевьева.
Он коротко кивнул, и она торопливо скрылась в соседней комнате, где крики превратились в какое-то невнятное бормотание. Люк услышал гневный голос Рурка, которому тихо и с мольбой вторила Женевьева. Потом мать вышла и, закутываясь в шаль, спокойно сказала:
– Пойдем.
На пороге кухни их встретил Гедеон с широко раскрытыми испуганными глазами.
– Ей плохо, – стараясь не плакать, сказал он.
На ходу снимая одежду, Женевьева поспешила к кровати и, прошептав Марии несколько ободряющих слов, с выражением сосредоточенного внимания принялась за работу. Через несколько минут она повернулась к сыну: