Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Он вышел из кабинета, не оборачиваясь.

Три дня спустя Гермиона обнаружила себя топчущейся на снегу в Восточном дворе за статуей Гиппарха-Звездочёта. Гиппарх был неподвижен, потому что был день, и его незрячие глаза были подёрнуты бархатной изморозью. Лёд собрался в щелях его лица и складках его тоги. Его черты были искажены и размыты, а беспощадные зимние месяцы сделали его скорее глыбой, чем человеком.

Она назначала встречи за статуей в первом году, потому что знала, что она была в углу тихого внутреннего двора подле каменистого обрыва, который выходил на озеро. Он не был по пути ни к одному из уличных занятий, и лишь редкие люди проходили мимо этого места, лишь те, кто приходил из-за территории замка — а их число было ограничено родителями, посещающими сильно покалеченных детей в больничном крыле, членами Совета попечителей или некоторыми официальными гостями, которых приглашали директор и деканы.

Пространство за статуей было невидимо для остальных, только если не смотреть из окон на верхних этажах. Ближайшие были в часовой башне Хогвартса, и ученики забирались на неё только в первый и второй год, потому что это считалось одним из пунктов квинтэссенции «познания Хогвартса». Туда также входило пройти сквозь призрака, получить шариком с краской от Пивза или облиться взорванным котлом на зельеварении — если вы сделали это хоть раз, то были счастливы никогда этого не повторить.

Чтобы занять себя, Гермиона начала намётывать грубый контур на снегу, простую схему оберега, которую она создала с помощью мистера Пацека на каникулах. Статуя Звездочёта была удобной для этого, потому что направления компаса были начерчены на табличке — Гермиона могла бы определить север по углу солнца, но дни в конце зимы были мокрыми и облачными, без намёка на солнечный свет и тепло.

Север, юг, запад, восток — кардинальные точки были отмечены в снегу кончиком палочки Гермионы. За ними последовала серия рун в углах, некоторые из которых она использовала для своего зачарованного ежедневника, а другие нашла в книге о волшебном столярстве. Она читала, что походники и натуралисты использовали их, когда хотели спрятаться от маглов или стать невидимыми для редких магических диких животных.

Вскоре она услышала шаги, скрипящие по слою снега, который покрывал землю. Выглянув из-за края тоги Гиппарха, она увидела, что Нотт пересекал двор, подол его чёрного зимнего плаща был припорошен белым. На нём была подбитая мехом шапка, которую он натянул на глаза. Его подбородок и нижняя часть лица были покрыты зелёно-серебряным факультетским шарфом.

— Грейнджер? Ты где? — позвал он. Его голова вращалась из стороны в сторону. — Тебе не поздоровится, если это какая-то шутка. Я здесь не чтобы играть в игры!

Он прошёл перед Гиппархом, залезая в карман за свёрнутым квадратом бумаги, и не заметил присутствия Гермионы, пока не стало слишком поздно, и она не втащила его за локоть, и тогда они оба оказались за статуей внутри ромбовидного рунического барьера.

— Прости, — сказала Гермиона, ничуть не извиняясь, — но ты слишком шумел, — она указала на руны, который таяли в снегу под её ногами. — Если ты останешься внутри линий, никто нас не заметит.

Нотт быстро взглянул с лица Гермионы вниз на землю.

— Альгиз,{?}[ᛉ] — пробормотал он. — И перевёрнутый турисаз.{?}[ᚦ] Я видел их раньше — это Покров браконьеров?

Гермиона осознавала логику в применении оберега, который мог спрятать волшебников от магических животных: такое же заклинание, которое могло спрятать исследователя от его подопытных объектов, могло бы с лёгкостью сделать то же самое для охотника и его добычи. Она не одобряла браконьерства, и концепция охоты как спорта была очень далека от её личного опыта, как уроженки пригородного Лондона. Возможно, будь она младше, она бы увидела ценность ограничения информации от широкой публики, чтобы предотвратить злоупотребление ею со стороны лиц с недобросовестными намерениями — необходимая жертва ради защиты невинных существ, находящихся под угрозой исчезновения.

Теперь она стала старше и пострадала от ряда информационных ограничений, поэтому её взгляд на цензуру с годами оттенился нюансами. Академическая теория магии — это одно, практическое применение было другим. Жизнь волшебников и ведьм должна руководствоваться моральными принципами, но соблюдение морали было индивидуальной прерогативой. Поэтому она считала использование магических знаний личной ответственностью, а не общественной, которая должна быть возложена на плечи управляющего совета или комитета.

Это было почтительным способом Гермионы сказать, что она не собирается избавляться от своей коллекции книг дома, сомнительны ли их темы или нет. И что она понимала, почему состоятельные семьи хранили личные библиотеки и никогда не освещали на публике, какие тома у них имелись или нет. Ей это не нравилось, но это был обычный путь вещей в волшебном мире, и пока она ещё не могла ничего с этим поделать.

— Я не умею вызывать Дезиллюминационное заклинание, — призналась Гермиона. — Во всяком случае, ненадолго. Я уверена, ты тоже не можешь, так что это сработает для нас обоих. И нет, это не оберег браконьеров. У меня только визуальная маскировка, без запаха и тепловых компонентов, поэтому мы защищены от того, чтобы нас заметили только ученики и учителя, но не животные.

В любом случае, — сказала она, зная, что они назначили встречу в пустынном углу территории замка не для лекции о вспомогательной структуре оберегов, — ты принёс книгу?

Ткань плаща Нотта пошла рябью, пока он копался в портфеле на своём плече под мантией. Он достал толстую книгу с потрёпанной кожаной обложкой и необрезанными краями, такую маленькую и компактную, что, если Гермиона прижмёт ладонь к обложке, то кончики её пальцев будут торчать сверху.

Нотт перевернул книгу, чтобы показать название. «Внутри разума» было оттиснуто золотой фольгой на кожаной обложке, но половина уже вытерлась. На светло-коричневой коже тоже были следы использования: кончики были затёртыми и блестящими, и несколько тёмных овальных отметок размера и формы отпечатков пальцев были вдавлены в переднюю и заднюю обложки.

Гермиона взяла книгу у Нотта, перевернув её и потерев корешок.

Нежная, мягкая кожа снаружи, тонкая папиросная бумага внутри, шрифт гладкий и правильный, но без засечек, как в машинописном тексте. Вместо того чтобы быть отпечатанной, как большинство сегодняшних продаваемых книг, она была скопирована с помощью некоего зачарованного пера. Она видела книги наподобие таких у Глимвитта, антикварного букиниста, и приказчик в магазине сказал, что книги, издаваемые маленькими тиражами, не заслуживают использования печатного станка, где каждую страницу приходится набирать металлическим шрифтом, прежде чем её можно будет напечатать.

В прошлом особенные и редкие книги производились на заказ и распространялись из уст в уста и с личными связями: покупатель договаривался о копии напрямую у автора, принеся ему собственные чернила, и перо, и бумагу. После этого он оборачивал её на свой вкус, часто с геральдическими гербами на обложке и антиворовскими чарами на переплёте, чтобы книгу нельзя было забрать из семейной библиотеки никому, кроме члена семьи.

— Ты читал её? — спросила Гермиона, отводя внимание от книги обратно на Нотта.

— На Рождество, — сказал он. — Я знал, что такое легилименция, уже много лет, но никогда не думал, что мне стоит изучать её детали… До недавних пор. Это редкая магия и редкая книга — может, у Блэков есть копия, но я не могу представить никакую другую семейную библиотеку с ней. Это копия моей семьи, так что если у тебя её конфискуют, тебе придётся взламывать кабинет профессора и доставать её обратно.

— Я знаю, как обращаться с книгами, — взвилась Гермиона, прижимая книгу к груди. — И как маскировать обложки.

— А теперь, — начал Нотт, потирая руки в перчатках друг о друга для тепла — или в голодном нетерпении, — что насчёт моей части сделки? Что ты знаешь о Риддле?