Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Ричард! – кричит Санча, ей нужно что-то сказать ему, про Авраама, но Ричард уехал в Англию, и ее кишки проливаются на постель, и она вся холодеет. Когда ее моют, ее бьет озноб.
– Ричард!
Здесь Мелоди, одна из ее служанок, в Санчином зеленом платье с красными розами, а потом, когда все уходят, Авраам скалится и льет вино ей в горло.
– Вы назвали мое имя. Я знал, чего вы хотите.
– Ты даешь мне яд, – говорит она, и он кивает:
– Ты погубила мою жену, убила ее.
Санчино тело бьется и извивается. Шорох в кустах, когда она бежала из дома Флории, мелькнула белокурая голова, это волосы Ричарда. Не Авраам, не Авраам. Холодность Ричарда к ней, а не любовь к Флории, не любовь, а противоположность любви.
Боль стреляет в ее руке, сердце начинает лязгать, как треснутый колокол.
– Боже, мой Боже, зачем ты покинул меня? Где ты? Боже милостивый! Господи!
– Я здесь. Ты и есть Она.
Элеонора
Женское сердце
Лондон, 1263 год
Возраст – 40 лет
Ненависть – вот что оглушает ее, перекошенные злобные лица толпы, напирающие на стены вокруг лондонского Тауэра. Это не обычные вилланы и нищие (бедняки всегда недовольны); из своего окна она видит и торговцев в ярких льняных и шелковых одеждах, и евреев в конических шляпах, и старух, и молодых женщин с детьми на руках, все ревут и потрясают кулаками, выкрикивают оскорбления и требования, и их крики порой выстраиваются в пение.
«Отправить иностранцев домой!»
«Англия для англичан!»
«Больше ничего Элеоноре!»
Тупость. Они сами не понимают, чего требуют, а лишь повторяют, как попугаи, что им сказали прихвостни Симона, а именно Роджер де Лейбурн, Роджер де Клиффорд и Амо Лестранж. Невоспитанные юнцы, насильники и убийцы теперь обратили свою злобу на нее и Генриха. И все за то, что они отняли у них подаренные Эдуардом замки, а самих послали обратно в Валлийскую Марку, подальше от своего сына.
Когда эти люди приходили к ней в прошлом году, на их лицах было такое же выражение, какое она видит сейчас внизу, – рты, как раны, глаза выкатились от бешенства. Маленький подбородочек Лейбурна дрожал под весом его негодования, но ему следовало лучше ее знать и не пытаться обратить Эдуарда против нее. Лестранж смотрел по-бычьи. Она вцепилась в подлокотники трона, в любое мгновение ожидая нападения. Тем временем Роджер де Клиффорд стоял позади, стуча зубами и скалясь, как гиена, – точно так же, как во время слушаний по обвинению в домогательствах к его служанкам: в прошлом году три молодые женщины у него дома родили по ребенку. Неудивительно, что Элеонора настояла на лишении его земель.
– Я наградил их, потому что они мои друзья, – сказал Эдуард. – Ты не можешь просто так отобрать эти земли.
– Они – просто необузданная и безрассудная шайка и причинят тебе только вред, – ответила она.
– «То, что ты презираешь, может оказаться ценнее, чем ты думаешь».
– Если ты читал Труа, то должен понимать, что поведение твоих друзей вряд ли соответствует рыцарскому кодексу.
– Мои друзья – верные и отважные рыцари. И в бою они отдадут за меня жизнь.
– А не на поле боя они разрушат твою жизнь. О человеке судят по его друзьям – а ты не рядовой человек.
– Я буду горд, если обо мне будут судить по моим друзьям.
– Роджер Лейбурн воспользовался на турнире заостренным копьем, чтобы отомстить одному из наших рыцарей. И разбросал кишки беззащитного противника по полю. Кретьен де Труа определенно не одобрил бы такого.
– И Роджер заплатил за это. Папа послал его в Утремер искупить грех.
На самом деле они с Генрихом надеялись, что он не вернется.
– Амо Лестранж связал линкольнского судебного пристава и высек его.
– Мы поймали этого пристава, когда он хлестал свою лошадь плетью в девять хвостов. – В его глазах лучатся искорки. – Пусть скажет спасибо, что Амо не воспользовался ею.
– Твой смех и есть та причина, почему я отослала прочь этих мальчишек, – говорит Элеонора. – Чем дальше они пробудут в отдалении, тем большего ты добьешься.
Его отвисшее веко дергается, как у Генриха, когда тот сердится.
– Мы не мальчишки, матушка, мы взрослые мужчины и вряд ли нуждаемся в твоих поучениях.
– Чтобы быть мужчиной, нужно что-то большее, чем кровавая месть и самосуд. – Она ощутила раздражение, вспомнив, что когда-то то же самое Генрих говорил ей. – Сила характера не делает меня мужчиной.
– Где же тогда твое женское сердце?
– Мое материнское сердце защитило бы тебя от странствующих рыцарей, которых к тебе приставил Симон де Монфор.
– Генрих Германский и Роджер Лейбурн – мои самые близкие товарищи, а Амо и Роджеру Клиффорду я бы доверил свою жизнь. – Его глаза наполняются слезами – да уж, взрослый мужчина! – Ты можешь отнять у них мои подарки, но ты не можешь лишить их моей любви и никогда не лишишь.
Но лишенной, похоже, оказалась сама Элеонора. После ухода от нее в тот день Эдуард с друзьями присоединился к мятежному войску Симона, выступившему против нее и Генриха. Что он надеялся получить от мятежа? Неужели не понимал, что Симон домогается трона для себя? Когда у Эдуарда закончились деньги, он увидел, кто его истинные друзья, – и вернулся к Генриху. Но не к ней. С ней он так и не разговаривал.
Потеря Эдуарда стала для дела Симона тяжелым ударом – последним в серии неудач. Папа аннулировал направленные против нее и Генриха Оксфордские провизии, а французский и кастильский дворы прислали рыцарей и в их числе прославленного графа Сен-Поля защищать данные Богом права короля и королевы. Приток иностранных наемников, однако, отчасти и стал причиной сегодняшних протестов. Лондонцы клянут «чужаков», словно забыли, что Симон тоже иностранец.
– Симон де Монфор едет в Лондон, – говорит канцлер Роберт Уэйлранд. – На улицах рассказывают, сколько он пролил крови. Народ в ужасе.
– И потому они скандируют его имя? – спрашивает Элеонора.
– Симон и лорды Марки напали на замки, удерживаемые вашими родственниками, моя госпожа.
Лузиньяны бежали, но Симон хочет отомстить и ей. Она уже потеряла членов своей семьи, в том числе дядю Бонифаса, который бежал во Францию вместе с множеством ее кузенов.
– Лондонцы боятся, что он их покарает за поддержку короны.
– У Симона нет права карать, – говорит Генрих. – Король пока еще я.
– Он прислал письмо. Требует от городского олдермена соблюдать клятву в поддержку Оксфордских провизий.
– Они дали эту клятву под нажимом, практически под угрозой оружия, – говорит Элеонора. – И Симон еще обвиняет нас в притеснениях! А теперь, Ричард, я слышала, твоего сына Генриха послали в Булонь захватить в заложники нашего Джона.
