Елена Арсеньева - Любовник богини
Нараян медленно сунул левую руку в перчатку вагхнака, и когти жутко лязгнули о кольчугу — словно голодный тигр клацнул зубами, предчувствуя добычу.
— Ну, ты лихо снарядился! — протянул Василий с преувеличенным, издевательским восхищением, — Небось возомнил себя Индрой-громовержцем, не меньше? Ему до тебя далеко, ей-богу! У Индры была только палица, а у тебя вон какой арсенал — глаза разбегаются!
Он не затруднял себя подбором слов — говорил по-русски. Уж если этот долбаный раджа-йог само собой понимает все незнакомые наречия, чего ради напрягаться и язык коверкать? Ну а не поймет слов — поймет жест презрения, которым Василий сорвал со лба чакру, выхватил из-за пояса кинжал — и отбросил в сторону, как пустые игрушки. Теперь его единственным оружием была сабля — и холодная усмешка на губах.
Прошло мгновение.
И вот, словно против воли, рука Нараяна выронила меч и медленно поднялась к тюрбану. Размотала его… чакра зазвенела о мрамор. Рядом свалились «тигриные когти», палица, оба кинжала… наконец, лук и колчан.
Лицо Нараяна вдруг сделалось усталым, резко постарело. Не сводя обреченных глаз с Василия, он отодвинул ногой в сторону весь свой грохочущий арсенал — и расправил плечи. Мгновенной тоскливой усталости как не бывало! В руках у него была точно такая же сабля, которую сжимал Василий. И даже улыбка, искривившая четкий рисунок его губ, была, казалось, отражением улыбки противника… Неприкрытая издевка ее подействовала на Василия подобно удару перчаткой по щеке!
Всю ярость, всю ревность, всю боль и ненависть вложил он в короткий бросок, страшный своей внезапностью и силой, — и Нараян не успел даже моргнуть, как оружие было выбито из его рук, холодное острие сабли Василия прижалось к самому горлу, а ледяной голос с презрением произнес:
— Ну, молись своим демонам!
Он спешил, боясь одного: что Нараян сейчас использует еще какой-нибудь отвратительный, богомерзкий трюк, — а потому тем же взмахом, которым отшвырнул его саблю, отбросил как можно дальше и все свои сомнения. А мысль, которая рвала мозг, и чувства, измучившие сердце, так и не облеклись в высокие, жаркие, торжественные слова, откуда ни возьмись, осенившие его:
Мы двое — устояли бы в сраженьях.
Вдвоем — мы победили бы все козий
Врагов, когда б влеклись к единой цели,
Когда б судьба иная пас свела…
Да, сейчас было не до запоздалых признаний и бессмысленных сожалений: счет шел на мгновения, и время Нараяна должно было истечь вместе с его кровью, потому лезвие все глубже вонзалось в кожу… а глаза Нараяна, неподвижные, расширенные, сплошь черные глаза впивались в Василия.
«Ну вот, начинается!» — подумал он, ощутив, как темная, мрачная слабость овладевает телом, и сильнее нажал саблей, понимая, что медлить более невозможно.
Словно дразня его, Нараян тихо проговорил:
— Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине не найдется такого места, где бы живущего не победила смерть. Ты видишь, я не боюсь — не медли же.
— Я убью тебя! — выдохнул Василий, черпая решимость в этих словах, но эхом отозвался ему другой голос, исполненный отчаяния:
— Пощади его!
Василия только разъярила эта ненужная, необъяснимая жалость… а может быть, то, что рука его замерла так послушно и охотно.
— Пощадить? — крикнул яростно. — А меня он пощадил? А тебя? Как он тебе голову заморочил, этот предатель, что ты за негр просишь? Отойди! Я убью его, я поклялся убить его — и сделаю это! Не помогут ни молнии ему, ни гром, ни дождь, ни град, которые он рассыпает!
Однако в следующее мгновение Василий принужден был опустить саблю, потому что рядом с Нараяном оказалась вдруг Варенька, и один из кинжалов, прежде отброшенных на пол, оказался прижат сверкающим острием к ее шее — чуть выше и сбоку от подбородка. Как раз там, где играет жизнью яремная вена, которая гонит по телу кровь, а будучи перерезанной, мгновенно выбрасывает ее наружу.
— Отпусти его! — сказала она тихо. — Отпусти, не то мне придется убить себя и…
Она не договорила — не было нужды пояснять. Василий отшвырнул каргу и медленно, с мрачной улыбкою покачал головой. Он не стал и пытаться проверять, исполнит ли Варенька слово — или рука дрогнет.
Исполнит. Не дрогнет. Он всегда знал, чувствовал, какая неистовая решимость таится в ней, да и к тому же Нараян уже наверняка поработал тут своей вазитвой!
Но что это? Почему Нараян смотрит на Вареньку с таким же изумлением?
Почему в глазах его обреченное выражение сменяется надеждой, а потом робкой радостью? На что он надеется, чему радуется, проклятый фокусник?!
Но тут же от сердца у Василия отлегло: Варя повернула голову и посмотрела на Нараяна с такой ненавистью, что глаза его вмиг сделались безжизненными, а рот искривила гримаса боли, которую он не сумел скрыть.
— Нет, — сказала она, — нет, ты ошибся! Я ненавижу тебя так же, как ненавидит мой супруг. И счет мой к тебе столь же велик. Но я не апсара Тилоттама, которая соблазнила двух братьев, убивших из-за нее друг друга. Никто из вас не должен умереть из-за меня.
— Никто из нас? — горько повторил Нараян. — Что, перед богом христиан душа парии равноценна душе брамина?
— Это кто здесь пария?! — взвился Василий, у которого руки так и чесались вновь вцепиться в оружие, однако Варенька мгновенно поняла смысл, скрытый в словах Нараяна.
— Ты ошибся вновь, — сказала она беспощадно. — Мне не жаль тебя! И я не такая добрая христианка, чтобы подставить другую щеку своему врагу. Но я не могу забыть… — Голос ее дрогнул, она повернулась к Василию:
— Я не могу забыть, что мы не встретились бы, если бы не он!
Ее глаза блестели от слез, и Василий понимал, что это слезы любви и счастья. О да, много мучений и горя перенесли они, протягивая руки друг к другу сквозь черные бездны, то и дело пролегавшие меж ними, однако никакой морок уже не изгладит из памяти чародейного любострастия той первой, той лунной ночи — ночи самозабвенной любви, которая накрепко приковала их Друг к другу. И это сделал Нараян… Да, начало всему положил их лютый враг! И было еще что-то, о чем Василий хотел бы сейчас не думать, но не мог, а Варенька не смогла не сказать:
— Если бы не он, мы бы не обрели новой жизни в нашей дочери!
— О, черт! — прошептал Василий, слабея перед этой правдой, и прикрыл глаза, признавая свое поражение. — Ладно, будь по-твоему. Я не трону его больше, только не проси меня благодарить его. Пошли отсюда. Нас ждут. И хоть я ненавижу этих идолопоклонников, я не хочу, чтобы их всех перерезали отборные отряды бхилли, которые сейчас штурмуют остров.
— Ты называешь нас идолопоклонниками! — вне себя выкрикнул Нараян. — Но разве европейцы не поклоняются золоту, будто идолу, не приносят ему в жертву целые государства, которые они разоряют и где их господство держится на страхе?
