Елена Арсеньева - Любовник богини
Надо молиться, чтобы этот шум задержал их подольше. Варенька должна успеть! Она перехитрит их всех и будет свободна — скоро, совсем скоро. И увидит Василия вновь! И попросит у него прощения.
Варенька засмеялась от счастья и, вскочив, ринулась вдоль стен, опрокидывая один щедро заправленный благоуханным маслом светильник за другим. Уродливые жирные потеки расползались по стенам, причудливые пятна испещрили ковры. Варенька осторожно побрызгала на свое темно-синее, затканное серебряной нитью сари, умастила руки, ноги, лицо, стараясь не думать о боли, которую испытает, когда жала огня будут впиваться в ее тело. Наверное, она будет кричать… «Но это же недолго, право, недолго!» — успокоила она себя, будто ребенка, и еще раз окинула взглядом дело своих рук.
Лампы, лишенные пищи, горели вполсилы, в покоях стало темнее.
«Ничего, сейчас опять будет светло! — улыбнулась Варенька. — Ну, господи, прости, прими мою душу грешную!»
Она троекратно перекрестилась и, сняв со стены самую яркую лампу, подняла ее над головой, чтобы, размахнувшись, швырнуть на ковер, как вдруг что-то сильно потянуло ее — и она почувствовала, что рука пуста.
Взглянула с ужасом, недоверчиво — лампа исчезла, словно вырванная неведомой силой.
Как же, неведомой! Силе этой было все то же имя, отнимающее надежду, — Нараян.
Лицо его было страшно, а взгляд жег Вареньку, чудилось, сильнее того огня, которому она намеревалась обречь свое тело.
— Что ты задумала? — тихо, яростно спросил он.
— Разве не видишь? Я хотела избавиться от тебя и соединиться со своим мужем.
— Ты хотела убить богиню! — выдохнул Нараян — и с торжеством увидел, как бледность покрыла лицо Чандры, а ненависть, исказившая ее черты, сменилась ужасом.
Только сейчас до Вареньки дошло, что, забывшись, она приговорила к страшной смерти не одну себя. Мгновенно промелькнуло чудовищное зрелище горящего маленького существа, которое корчится в объятой огнем материнской утробе, — и ярость, дававшая ей силы, покинула ее.
Слабость нахлынула такая, что ноги подкосились.
Она упала бы, когда б Нараян не подхватил ее, не прижал к себе. Варя уткнулась лицом в его грудь — и страшное напряжение предсмертных минут вдруг излилось неистовым потоком слез. Почти лишившись сознания, задыхаясь от рыданий, она будто сквозь сон ощущала обнимавшие ее руки Нараяна, его губы, которые покрывали поцелуями ее лицо, шею, спускаясь к груди. Варенька почувствовала, что Нараян подхватил ее на руки, шепча:
— Никто не коснется тебя! Никому не отдам… ты моя! Жизнь моя, смерть, душа моя и…
Безумный, бессвязный шепот летел мимо сознания Вареньки, не задевая; она не различала смысла слов, почти не ощущала жарких поцелуев Нараяна.
Беспамятство завладевало ею — и вдруг… вдруг жизнь обрушилась на нее во всем своем сверкании и многозвучности, воплотившись в голосе, который прозвучал с внезапностью грома средь ясного неба:
— Убери лапы от моей жены, чертов колдун!
Теперь Варя ощущала руки Нараяна как тугие змеиные кольца, обвившие ее тело. Она забилась, закричала, разрывая эти давящие путы, охваченная смертельным страхом, что голос, ударивший ее в самое сердце, — лишь сон, который прервется, непременно прервется, если она не успеет вырваться.
Нараян не отпускал ее, однако гром преобразился в ураган, в смерч, который вырвал ее из этих омерзительных объятий и… и, о господи, другие руки сомкнулись вокруг ее тела желанными оковами, другие губы прижались к ее губам, другой голос успел выдохнуть:
— Моя любовь!.. — прежде чем прерваться в поцелуе.
Чудилось, минула вечность, прежде чем они оторвались друг от друга и слились взорами так же, как только что сливались устами.
Не находя слов. Варя изумленно оглядывала Васи лия: чакра на тюрбане, тончайшая кольчуга, облегающая могучий стан, будто перчатка, светлая щетина на осунувшихся щеках, шалая улыбка твердых губ, влажные, хмельные от счастья глаза.
Он был похож на сказочного богатыря, сотканного из пряжи ее горячечных неутоленных сновидений, и, вновь поддавшись ужасу, что это лишь призрак, Варенька принялась трогать, хватать его за плечи, с восторгом ощущая жар живой кожи под металлическим кольчужным холодком. И тогда, словно желая развеять всякие сомнения, Василий с неистовой силой стиснул ее в объятиях, впился в губы с алчностью искателя сокровищ, дорвавшегося до вожделенного клада, и в то мгновение, когда его жаркий язык прорвался меж ее дрожащих губ, Варенька ощутила сладкую, восхитительную боль в межножье, к которому прижималась, в которое рвалась истомившаяся, набухшая желанием мужская плоть.
— Люблю тебя! — шептали они, задыхаясь, перемежая слова с поцелуями, и руки их сталкивались, мешали друг другу, путаясь в этом сонмище зловредных помех, этих ненужных одеяний, которые надо было сорвать с себя как можно скорее, чтобы дать утоление телу и сердцу, чтобы изведать счастье, которого они так долго, так мучительно долго были лишены, чтобы не умереть от страсти…
— Защищайся — или погибнешь!
Голос, исполненный ненависти, пронзил их обоих, подобно волшебной стреле, которая мгновенно превратила Василия из обезумевшего любовника в того, кем он явился сюда: воина-мстителя.
Отбросив Вареньку под прикрытие своей широкой спины, он подхватил с ковра упавшую каргу и обернулся к Нараяну — чтобы растерянно прошептать:
— Чтоб я пропал!..
Нараян, который только что был облачен в свои обычные серебристо-белые рубаху и шаровары, в белом пагри с неизменным павлиньим пером, предстал перед ним совершенно преображенным.
Круглый маленький щит висел за его левым плечом, рядом с железным луком и колчаном. Чакра козырьком нависла над лбом, придавая лицу сосредоточенно-хищное выражение, которое казалось странно чуждым его обычному спокойному, задумчивому виду. Стан был обтянут кольчужной броней, руки и ноги закрыты перчатками и наколенниками из буйволовой кожи, окаймленной серебряными пластинами. В руках посверкивали секира и меч, бывший самое малое на вершок длиннее, чем сабля Василия; на локте висела палица, и два кинжала были крест-накрест заткнуты за пояс, рядом с устрашающим пятипалым вагхнаком и саблей. Всего этого было, конечно, больше чем нужно для двух рук воина, однако можно было не сомневаться, что у Нараяна все пойдет в ход — и если понадобится, то одновременно!
Нараян медленно сунул левую руку в перчатку вагхнака, и когти жутко лязгнули о кольчугу — словно голодный тигр клацнул зубами, предчувствуя добычу.
— Ну, ты лихо снарядился! — протянул Василий с преувеличенным, издевательским восхищением, — Небось возомнил себя Индрой-громовержцем, не меньше? Ему до тебя далеко, ей-богу! У Индры была только палица, а у тебя вон какой арсенал — глаза разбегаются!
