Артур Янов - Первичный крик
Символические сновидения (также как символические наркотические галлюцинации или любая другая форма символи
ческого поведения) длятся ровно столько времени, сколько пациент подсознательно страдает от первичной боли. Символические сновидения являются показателем не только степени выраженности невроза, но и степени эффективности психотерапевтического воздействия. Символику сновидений невозможно подделать, потому что пациенты не знают, что означают те или иные символы. Но даже если бы они и знали это, они все равно не смогли бы оценить сложность символа и соотнести его с выраженностью невроза. Если пациент утверждает, что стал лучше себя чувствовать, что ему стало легче работать, но при этом ему снятся символические сны, то это значит, что его состояние не настолько хорошо, как ему думается.
Чувства, заключенные в сновидении — суть самая реальная часть личности. Личность пытается отбросить эти чувства, как нечто чуждое, так как во сне они вставлены в весьма нереальный контекст. Очевидно, что в наши дни ни за кем не охотятся нацисты, и ни в кого не стреляют пушки, но страх, порождающий эти ночные кошмарные сновидения необходимо является абсолютно реальным. В противном случае, этого страха просто бы не было, и он не будил бы нас по ночам.
Именно реальный страх заставляет человека, видящего сон, надевать на свой ужас нацистский мундир, точно также как при параноидном синдроме вполне реальный страх заставляет больного увидеть в людях, стоящих на углу улицы группу злодеев, замышляющих заговор против него. Будучи неспособными испытывать реальные чувства, человек, видящий символический сон, и параноик должны проецировать свои страхи на что- либо очевидное. Параноидное наваждение и символическое сновидение в равной степени призваны дать рациональное объяснение (восстановить смысл) неизъяснимому чувству: «Причина моего страха заключается в том, что за мной охотятся нацисты».
Разница между параноидной галлюцинацией и невротическим сновидением заключается в том, что параноик живет в своей галлюцинации в состоянии бодрствования. Он верит в то, что его символы — это настоящая реальность. Невротик же знает, что его символы (нацисты) нереальны. Если в кабинет врача войдет больной и скажет: «Доктор, за мной гонятся нацис
ты», то стоит заподозрить у такого пациента серьезное психическое расстройство. Если же пациент добавляет: «во сне», то диагноз будет звучать иначе.
Многие невротики страдают по ночам от частых кошмарных сновидений. Мне представляется, что когда невротик ложится спать, у него, как мне представляется, снижаются барьеры психологической защиты и он время от времени становится на грань потери рассудка. Нет ничего удивительного, что многие невротики боятся ложиться спать. Правда, такие ночные кошмары ослабляют напряжение до такой степени, что в течение дня невротик легко сохраняет рассудок. Пациент с непомерно сильной первичной болью может оказаться неспособным ограничить время потери рассудка часами кошмарных ночных сновидений.
Давайте рассмотрим для примера один ночной кошмар, чтобы понять, что поведение во сне и поведение в период бодрствования являются продолжениями друг друга. «Вчера, когда мне казалось, что все идет хорошо, меня вызвал директор школы по поводу жалобы родителей одной из моих учениц. Хотя я и знала, что она неисправимая жалобщица, и что ее жалоба совершенно необоснованна, я все же сильно расстроилась. Я расстраивалась целый день и никак не могла стряхнуть с плеч это ощущение. Я не знала, в чем суть жалобы, но легла спать в страшном напряжении. Вот что мне приснилось: «Я еду на машине по узкой извилистой дороге. Внезапно в меня сбоку, когда я чувствовала себя в полной безопасности, врезалась другая машина. Я сумела справиться с управлением, но оказалась в узком туннеле с узкими крутыми поворотами. При каждом повороте я билась бортами о стены. Это был какой‑то туннель ужасов; я не могла избежать столкновений со стенами. Я взглянула в ветровое стекло и увидела женщину–полицейского на мотоцикле, поджидавшую меня у выезда из туннеля. Деваться мне было некуда. Она стояла и смотрела, как я царапаю борта о стенки. Я была просто в ужасе. Внезапно я проснулась, испытав громадное облегчение оттого, что выбралась из проклятого туннеля. Какое счастье сознавать, что все это неправда».
Но это правда. Чувственная часть любого кошмара есть чистая правда. Неправда — это контекст, та ментальная модель,
которую пациентка изобрела на основании своего подлинного и неподдельного чувства. Я погрузил больную в ее кошмар и заставил снова пересказать сон, прикрыв ей глаза, чтобы она снова пережила свой сон. В душу больной начал вползать прежний страх. Я заставил ее глубже погрузиться в этот ужас и убедил больную полностью отдаться этому чувству. Вскоре она пришла в сильное волнение и начала метаться на кушетке. Она начала говорить о своем детстве. «Я могла быть очень хорошей, когда была маленькой, но стоило мне совершить хотя бы одно неверное движение — а оно было неизбежно — и мать обрушивала на мою голову все свое недовольство». Здесь больная начала рассказывать об одном инциденте, происшедшем в детстве. Она убралась в доме, вымыла посуду, но случайно пролила на какую‑то мебель несколько капель духов. Мать пришла в ярость и прогналадочь в ее комнату. Девочка была очень подавлена — ведь она так старалась. Пациентка снова вернулась к своему сновидению. «О, теперь мне все понятно. Улары бортами о стены туннеля — это то же самое, что было со мной дома — все шло не так, как бы сильно я ни старалась. Мать «полицейская» вечно подстерегала меня, она всегда ждала, когда же я совершу какую‑нибудь фатальную ошибку. Неважно, насколько все было хорошо, за углом всегда подстерегало нечто, портившее дело». Потом она связала свой сон с тем, что произошло в школе. Как только она вообразила, что как учитель великолепно справляется со своими обязанностями, произошел такой ужасный случай, который испортил все. «Все то же, — сказала она. — Школа, сон — да и вся моя жизнь!» Здесь она снова ощутила боль всей жизни и закричала: «Не сердись на меня, мама. Я же не плохая; не порти мне жизнь!» Сейчас пациентка переживает заново школьные дела, сон и всю жизнь в одном ужасном чувстве — она переживает страх перед матерью, страх, заставивший ее сжаться и выдавить из жизни всю радость и все чувства.
Пусковым механизмом сновидения стала неприятность в школе. В обоих случаях чувство было подсознательным. Поражает, что даже во сне наша психика хранит нас от переживания угрожающих чувств, но удивляться нечему — человеческий организм — это подлинное чудо. Ночное сновидение есть точная
аллегория школьного события — сначала все идет хорошо, потом все идет плохо, и у пациентки создается впечатление, что все пошло насмарку. Каким образом организм умудряется конструировать такой поразительно аллегорический сон, если разум (или его часть) находится в полнейшем неведении относительно содержания чувства, лежащего в основе сновидения? Я уверен, что символические процессы, происходящие в нереальной области психики, являются подсознательными, автоматическими и совершенно необходимыми инструментами защиты организма.
Ночной кошмар этой женщины был продолжением или, если угодно, расширением страха, который ощущался ею как напряжение, которое она испытала в школе. Чувство породило сновидение для того, чтобы подавить страх и разрешить его. Может быть, больная могла во сне убежать от полицейской? Нет. Невротики никогда не могут убежать. Почему? Почему эта женщина не может во сне убежать от полицейской? Потому что реальное пожизненное чувство неизменно и постоянно держит полицейского на месте. Полицейский — это символ страха моей пациентки. До этого она видела во сне билетершу кинотеатра, которая постоянно ловила ее, когда она (в своих сновидениях) пыталась без билета проскользнуть в зал. Билетерша всегда ловила ее, независимо от того, какую ловкость проявляла во сне пациентка, потому что она не могла уйти от нее до тех пор, пока не разрешила (прочувствовав) свой реальный страх перед матерью.
Думаю, что это достаточно хорошо объясняет, почему мыв своих кошмарных сновидениях не можем убежать от опасности, почему наши руки и ноги словно наливаются свинцом, когда мы пытаемся скрыться от врагов, почему нас бесконечно преследуют. Все дело втом, что нас преследует нескончаемое первичное чувство, а оно разрешается в реальности только при переживании первичного состояния. Мы обречены на ночные кошмары до тех пор, пока не разрешим наши первичные чувства. Любое лечение, после окончания которого больной продолжает видеть страшные сны, не разрешает реальное чувство и, следовательно, не затрагивает основу символического, невротического поведения.
В случае школьной учительницы можно заметить, что она проснулась автоматически, самостоятельно, когда сновидение затянулось настолько, что стало невыносимым. Именно это я имею в виду, когда говорю, что она желала остаться в неведении, то есть, не осознавать невыносимое чувство. Выключение сознания — и последующее невротическое поведение — представляется мне рефлекторным. Женщина проснулась, чтобы восстановить свою защитную систему. До этого она не могла даже представить себе, что в действительности боится своей матери. Она не знала этого потому, что была занята тем, что старалась быть «хорошей дочкой» у любимой мамочки. Быть безупречной и ласковой — это способ, каким она избегала чувства страха (осознаваемого страха) перед матерью. Такая же защита хорошо действовала и в школе, пока все шло нормально, так как пациентка была образцовой учительницей — безукоризненно чистая доска, аккуратно расставленные книги, ученики под контролем. Зашита начала рассыпаться из‑за поступившей извне жалобы.
