В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии
И в этом не было ничего необычного, тем же самым путем шли и все буржуазные революции в Европе. Однако Россия обладала ключевой особенностью, коренным образом отличавшей ее от Запада. Эта особенность заключалась в крайне ничтожной доле в России третьего сословия. Еще в 1766 г. Екатерина II писала своей парижской корреспондентке: «обещаю третье сословие ввести; но как же трудно его будет создать»{720}. О достигнутых успехах к началу XX века в 1910 г. сообщал один из лидеров эсеров Л. Шишко: «во всей новейшей истории преобразующую роль играл тот самый элемент третьего сословия, которого у нас имеются до сих пор лишь очень незаметные следы»{721}. И особенно буржуазии в ее западном понимании, как качественном, так и количественном. Указывая на эту данность, М. Туган-Барановский писал: «Конечно, у нас был свой старинный капиталистический класс в виде торговцев. Но это было нечто совершенно особое и отнюдь не похожее на промышленную буржуазию Запада… Особенное значение имело отсутствие у нас мелкой буржуазии <…> (На Западе) Мелкая буржуазия играла промежуточную роль между высшими классами и народными массами и соединяла все слои населения в одно целое национальной культуры»{722}.
И если в Европе буржуазные революции вызрели в процессе внутреннего, естественного развития, то в России либеральные идеи носили заимствованный характер. Их проводниками стала прогрессивная русская интеллигенция — с 1825 г. из высшего дворянства, а после реформ 1860-х гг. — из разночинцев и широких слоев мелкого и среднего дворянства. Еще одной особенностью России, подчеркивающей ее отличие от Запада, являлся то факт, что первыми представителями интеллигентского либерализма в России стали легальные марксисты, проповедовавшие некий идеалистический вариант либерализма, который должен был решить не только политические, экономические, но и социальные проблемы России. Это о них писал Н. Некрасов:
Диалектик обаятельный,
Честен мыслью, сердцем чист!
Помню я твой взор мечтательный,
Либерал-идеалист!{723}
Как представляли себе идеалисты либеральные реформы? Наглядный пример здесь давал Н. Тургенев, который еще в 1840-х гг. призывал: «Преобразуйте, преобразуйте радикально, не бойтесь — со стороны этих людей (крепостных) вы не увидите ни неблагодарности, ни дерзости вольноотпущенников: они будут только благословлять вас»{724}. Кризис русского идеализма наступит с революцией 1905 г. Наиболее ярко он отразится в сборнике «Вехи», авторами которого стали выдающиеся философы Н. Бердяев и С. Франк, историк М. Гершензон, политэкономисты С. Булгаков и П. Струве и т.д. Революционная стихия перешагнула и отбросила в сторону русскую интеллигенцию, которая, по мнению веховцев, являлась ее интеллектуальным источником.
Вину за взрыв народной стихии веховцы возлагали на себя: это она, русская интеллигенция, утверждал М. Гершезон, привела общество «в безвыходный тупик». Все «современное положение» сводится к тому, что перед нами, по словам С. Франка, «крушение многообещающего общественного движения, руководимого интеллигентским сознанием»{725}. Если так дальше пойдет, писал Н. Бердяев, то «интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще много в нашей государственности и общественности, погубит Россию»{726}. Подводя итог, С. Булгаков замечал: «русская революция развила огромную разрушительную энергию, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных»{727}. С этого начался откат идеалистов к консерватизму.
Насколько сильным было потрясение идеалистов, свидетельствует тот факт, что С. Булгаков еще до О. Шпенглера приходил к идее трагического прогресса. «Согласно этой идее, история есть созревание трагедии и последний ее акт, последняя страница знаменуется крайней, далее уже непереносимой напряженностью, есть агония, за которой следует смерть, одинаково подстерегающая и отдельных людей и человечество»{728}.
На смену идеалистам пришли практики политической борьбы и прежде всего в лице крупнейшей либеральной партии того времени — конституционных демократов (кадетов), Партии народной свободы[62]. Кадеты отрицали ответственность интеллигенции перед народом, скорее наоборот, они считали себя его жертвой: «везде «интеллигенция» исторически «забегает» вперед, везде для нее «старые» формы жизни более тягостны, чем для масс, везде она предвосхищает новые формы и борется за их осуществление, оставаясь в этой борьбе не всегда хорошо понятой и нередко одинокой»{729}.
Отношение новой волны либеральной интеллигенции к революции наиболее наглядно прозвучало в словах члена ЦК партии кадетов Н. Гредескула, по мнению которого, революция «всегда вскрывает старый раздор, выводит его наружу, она есть хирургический нож, срезающий старые язвы и причиняющий острую и резкую боль. По этой же причине она, прежде всего, “разрушительна” — и в этом ее великое “благо”»{730}.
Методы партийной борьбы лидер партии кадетов П. Милюков передавал словами немецкого философа Ф. Паульсена: политика есть состояние войны: «Партии стремятся уничтожить друг друга всеми средствами… партии ничем не пренебрегают, что бы добиться победы. Партийное красноречие основывает свою силу убеждения не на истине, а на вероятности. При этом практикуется искусственный подбор фактов <…>, бесцеремонное подсовывание противнику мотивов, которые способны предоставить его дело и его личные побуждения в дурном свете <…>, приписывание его взглядам, как основной причине и источнику, — всех явлений, вызывающих безусловное общественное осуждение; прямое измышление фактов <…> способных уничтожить врага <…>, провокация; наконец, изображение себя в роли защитника прав и справедливости»{731}.
Главным лозунгом партии провозглашалась: «Борьба за политическое освобождение России на началах демократизма»{732}. Цель партийной борьбы, по словам П. Милюкова, — это «стремление к победе и власти. В этом “душа партии”»{733}. Но что будет после победы? На этот вопрос Н. Гредескул отвечал полностью в духе либеральной доктрины: «оставим в стороне «будущее»; предположим, что оно для нас, как и для них совершенно закрыто. Предоставим этому «будущему» самому произнести свой окончательный приговор… Обратимся всецело к настоящему…»{734} В целом же кадеты полагали, что «русское освободительное движение даст России то же, что дали государствам Западной Европы их “великие” революции, т.е. “обновление” всей жизни, и “укрепление государственности”, и “подъем народного хозяйства”, — в этом мы глубоко убеждены»{735}.
Что же представляла собой эта новая политическая сила России?
На ее истоки указал еще А. де Кюстин в 1839 г.: «Полуобразованные, соединяющие либерализм честолюбца с деспотичностью рабов, напичканные дурно согласованными между собой философскими идеями, совершенно неприменимыми в стране, которую называют они своим отечеством (все чувства и свою полупросвещенность они взяли на стороне), — люди эти подталкивают Россию к цели, которой они, быть может, и сами не ведают…и к которой вовсе не должны стремиться истинно русские, истинные друзья человечества»[63].{736}
Подобные мысли почти одновременно с А. де Кюстином высказывал и П. Чаадаев, предупреждая российскую либеральную интеллигенцию об опасности прямого заимствования идей у Запада: «Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели. Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы»{737}.
В. Ключевский в этой связи замечал: «Чужой западноевропейский ум призван был нами, чтобы научить нас жить своим умом, но мы попытались заменить им свой ум»{738}.
Именно европейское образование дворянства, по мнению Ф. Достоевского, привело к расколу русского общества: «Для вас преобразователь оставил народ крепостным, что бы он, служа вам трудом своим, дал вам средство к европейскому просвещению примкнуть. Вы и просветились в два столетия, а народ от вас отдалился, а вы от него»{739}. Новое «образованное» российское общество теперь взирало на русский народ с высоты своего просвещенного «западного» ума. Особенности этого взгляда наглядно передавал А. Пушкин:
