Эндрю Скотт Берг - Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда
«Мужчина измеряет свой успех в обществе исходя из того, к какому клубу он принадлежит», – писал Перкинс на старших курсах. Когда его дядя Прескотт, тоже выпускник Гарварда, узнал, что Макса пригласили в клуб «Фокс», но он не может себе этого позволить, то выписал для него чек, чтобы покрыть все расходы. Макс не хотел принимать его, но в итоге согласился, потому что, как он подметил, «нельзя отрицать важность влияния гарвардских клубов». Перкинс также был сотрудником «Гарвардского адвоката», литературного журнала кампуса, и в итоге дорос до его редколлегии. Правда, по большей части его вклад представлял собой сатирические заметки на тему джентльменских ужимках и стремлений гарвардских студентов. В эссе «О девушках и галантности» он писал: «Авторитетные источники считают, что галантность мужчины по отношению к женщине – это шкала, по которой измеряется цивилизация… Исходя из этого, я почти с полной уверенностью могу заявить: в природе не только не существует двух одинаковых девушек, но даже одна и та же девушка не остается, если не считать чистой случайности, одной и той же в разных ситуациях». Трое из гарвардских друзей Макса также писали для «Адвоката»: поэт Джон Холл Уилок, Эдвард Шелдон,[40] чья пьеса «Нелл из Армии спасения» стала бродвейским хитом, в то время как он сам еще был студентом, и, конечно, Ван Вик Брукс.
Брукс уверял, что последовал за Перкинсом в Гарвард из Плейнфилда, потому что «был рожден писателем и – это я знал всегда – Гарвард был университетом для писателей». Макс проучился там год к тому времени, как приехал Ван Вик, и сделал все, чтобы друг и земляк получил шанс познакомиться с нужными людьми. Они проводили большую часть времени в «Стилусе», литературном клубе, который Перкинс очень любил. Жили они вместе в желтом, как солома, деревянном доме по адресу Уинтроп-стрит, 41. Брукс отмечал, что в то время в Максе преобладал пуританский дух Кромвеля. Долгое время он регулярно будил Вана Вика ровно в шесть утра и вслух читал ему труды английского социолога Герберта Спенсера, одного из родоначальников эволюционизма, и других философов. Иногда он носил «профессорскую» куртку, чтобы быть похожим на профессора Уильяма Джеймса,[41] но чаще всего предпочитал траурно-серый и черный цвета.
Макс решил изучать экономику, потому что, по словам Брукса, «ничего не хотел знать о железнодорожных тарифах и пожарно-страховой статистике». Его выбор был своего рода продолжением одного из афоризмов его деда: «Я горжусь своими успехами не в том, что мне нравится, а в том, что мне не нравится». Такого рода мышление янки, которые привыкли закаляться в трудных условиях, и заставило Макса перебраться на чердак сообщества «Стилус», где были лишь стол и койка и где он мог учиться ночи напролет. Годы спустя Перкинс понял, что «выбросил свое образование на помойку, выбрав политическую экономику, которую терпеть не мог, но которой занялся, основываясь на непонятной теории того, что это, по каким-то причинам, подходящая наука. И что бы ни дали мне курсы по литературе, которую я обожал, мне стоило подчиниться естественному ходу вещей». Макс не мог читать то, что ему нравилось. Например, ему, к большому стыду, так и не удалось познакомиться с большинством произведений Уильяма Шекспира.
За пределами «Стилуса» Макс черпал огромное вдохновение в кружке «У Коупа». Почти сорок лет преподавания профессора Коупленда[42] его знали абсолютно все студенты Гарварда, и не важно, учились ли они на его курсе.
Коуп был неприметным человеком из Кале, штат Мэн, с очками в проволочной оправе и головой в форме луковицы, носившим дерби в холодное время года и соломенную шляпу летом. Перед тем как стать членом английского отделения в Гарварде, он успел оставить позади карьеру театрального критика, преподавателя юридического факультета, проработать семь лет в офисе газеты «Boston Post». Он не был ни мудрецом, ни интеллектуалом, но обучал других с удивительным энтузиазмом.
Анализировать сонеты ему нравилось куда меньше, чем декламировать. Зловредный протестант, способный обратиться в студень перед аудиторией любого размера, он взял Гарвард штурмом. Студенты ломились на его лекции, чтобы послушать, как он декламирует шедевры английской литературы, а также на его вежливые литературные дискуссии. Репутация Коупа была вполне заслуженной: он мог вдохнуть жизнь даже в самую бездушную классику.
Коупленд был наставником Перкинса в его первый год изучения английского, и именно подход к литературе этого молодого профессора разбудил в Максе интерес к последней. И когда Коуп начал набор на курс «English 12», Перкинс тут же подал заявку, чтобы оказаться среди 30 запланированных слушателей.
«Коуп был не из тех профессоров, которые собирают в классе толпу. Он был особенным человеком, и с каждым, кто его интересовал, у него были особенные отношения», – вспоминал Уолтер Липпманн в эпитафии, посвященной Коупленду.
«Метод его преподавания, такой, каким он отложился у меня в памяти, – говорил Липпманн, – казался мне похожим на поединок по вольной борьбе, а не на обычные лекции. Случалось так, что вас могли вызвать в его комнату в Холлис[43] с собственной рукописью в руках. Затем вам приказывали прочитать то, что вы написали. Вскоре у вас возникало чувство, будто множество пальцев шарят по вам в темноте, пробираясь сквозь пушок и жир к костям и мышцам. Вы, конечно, могли сопротивляться, но рано или поздно он обнажал вас до самой сути. А затем сшивал ваши потрепанные останки и отправлял выполнять свое истинное предназначение».
Практически сразу, как только они с профессором Коуплендом стали друзьями, влияние преподавателя на студента постоянно росло. Именно он открыл в Максе редакторское чутье, и к четвертому курсу учебы в Гарварде Макс заслужил уважение однокашников. И, что более важно, именно Коупленд внушил ему любовь к писательству.
«Внезапно я осознал, что вы сделали больше, чем все остальные преподаватели Гарварда, вместе взятые», – годы спустя написал ему Макс.
Когда Макс учился на последнем курсе, мисс Мэри Черч, управляющая старшей школой на Бейкон-стрит в Бостоне, попросила Коупленда порекомендовать студента, который мог бы прочитать ее старшеклассникам пару лекций на тему литературной композиции. Коуп выбрал Перкинса. Одна из дюжины учениц, Марджори Мортон Принц, хорошо запомнила молодого двадцатидвухлетнего юношу, который был старше своих слушателей всего на пару лет.
«Каждый раз, когда он приходил, мы сидели, словно загипнотизированные. Наверное, мы казались ему совершенными тупицами. Он говорил о писательском деле так, словно в мире не было вещи важнее. И заставлял нас вкалывать, как рабов. После нескольких недель Макс начал носить темные очки прямо в классе. Мы знали, что он делает это, чтобы избежать зрительного контакта с нами и не смущаться, потому что мы все пялились на него мечтательными глазами».
Макс вышел из Гарварда в июне 1907 года с почетной отметкой по экономике. Он был единственным из выпуска, кто не отметил выпуск грандиозным туром по Европе, а сразу приступил к работе, но при этом даже не рассматривал вариант коллегии адвокатов (хотя все трое его братьев были адвокатами). Вместо этого он устроился в общественную консультацию, где по ночам там обучались иммигранты из Польши и России, а днем консультировались жители бедных районов, так что у Макса было предостаточно времени для чтения и обучения работе на пишущей машинке. В конце лета он взял короткий отпуск и съездил в Виндзор, а затем отправился в Нью-Йорк, чтобы устроиться журналистом. «Без сомнения, этот старый газетчик Коуп неплохо потрудился над его фантазией», – говорил Ван Вик Брукс.
Для того чтобы получить хорошую работу в газете, в то время необходимо было иметь неплохие связи. Перкинс знал сына главного редактора «New York Times», но это знакомство было настолько же обременительным, насколько и полезным. Задания ему выдавал не главный редактор, а рядовой, и среди журналистов у него были свои любимчики. Максу поручили «срочные» события, и он стал одним из тех репортеров, которые ошиваются в офисе с шести вечера до трех ночи в ожидании известий о самоубийствах, пожарах и прочих ночных происшествиях. Три месяца Перкинс просиживал ночи напролет, пялясь на редактора и размышляя о том, знает ли этот тип, что газетенка платит ему 15 долларов в неделю?
Позже Макс занялся полицейскими репортажами, которые включали в себя все: от убийств в Китайском квартале до скачков цен на аренду в нижнем Ист-Сайде.
В скором времени Макса все же включили в штат «Times», потому что город потрясла его история о столкновении судна S. S. Republic с маяком на острове Нантакет и о финальной предвыборной речи Уильяма Дженнингса Брайана в «Медисон-сквер-гарден».
