Эндрю Скотт Берг - Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда
В полдень 31 декабря 1910 года он и Луиза Сандерс поженились в Епископальной церкви Святого Креста в Плейнфилде под блеском серебряных звезд. В качестве свадебного подарка Уильям Сандерс преподнес зятю золотые часы, с которыми Макс не расставался с того самого дня.
Так как с каждым годом его слух ухудшался, у него появилась привычка подносить их к левому уху, а затем медленно опускать и таким образом проверять слух с помощью расстояния, на котором он все еще мог различать тиканье. Макс и Луиза провели медовый месяц в Корнише, штат Нью-Гэмпшир, по ту сторону реки Виндзор, в маленьком коттедже, принадлежавшем одной из кузин Эвартс. Отец Луизы как-то сказал своим дочерям, что, когда каждая из них выйдет замуж, он подарит им по дому. Перкинс принял его предложение, хотя ему и было неловко, и когда они вернулись в Нью-Джерси, переступили порог маленького уютного домика по адресу Мерсер-авеню, 95, на севере Плейнфилда. Вскоре после переезда они вернули все однообразные серебряные подносы и корзинки для хлеба, которые им подарили на свадьбу, и купили тридцатидюймовую статую Венеры Милосской. Она стала их любимым приобретением. Перкинс был счастлив получить работу с нормальным графиком. К тому же работа рекламным менеджером в Scribners требовала воображения (хотя и не слишком смелого), врожденной любви к литературе и чутья, что именно будет хорошо продаваться. Позабыв свои университетские знания по экономике, Макс иногда спускал все деньги на любимые книги. В 1914 году один из редакторов Scribners уволился ради предложения о партнерстве в другой фирме. Чарльз Скрайбнер был так впечатлен работой Перкинса, что поднял его на четвертый этаж. «Макс часто говорил, что они сделали его редактором только потому, что хотели спасти фирму от банкротства», – вспоминал брат Макса Эдвард.
Примерно за такой же срок, который понадобился Максу, чтобы стать редактором, у них с Луизой появилось трое детей – и все девочки. Берту, родившуюся в 1911 году, назвали в честь матери Луизы. Два года спустя, когда родилась вторая, Макс захотел назвать ее Аскутни, в честь его любимой горы над Вермонтом. Луиза воспротивилась, и ее назвали Элизабет, в честь матери Макса, и позже он дал ей прозвище Зиппи[45] из-за попыток научиться произносить свое полное имя. А через два года после рождения Зиппи появилась Луиза Эльвира, которая тут же обзавелась большим количеством прозвищ, самым любимым среди которых стало Пегги.
Летом 1916 года Макс добровольцем записался в запас кавалерии Соединенных Штатов и был отправлен к мексиканской границе в составе полка, состоящего из плейнфилдцев. Пока он отсутствовал, сестра Луизы настояла на обмене жильем с Перкинсами, так как в то время она и ее муж не могли содержать дом, который подарил им отец Луизы. Вскоре после возвращения Макса Перкинсы собрали вещи и переехали в Винус, штат Флорида, на первый этаж по адресу Роквью-авеню, 112. Луиза выкрасила в голубой каминную полку, а сверху золотым готическим шрифтом ее муж написал афоризм: «Величие человека зависит от того, как мало он хочет». Два года спустя в семье Перкинсов родился последний ребенок. Плач новорожденного застал Макса на лестнице ранним августовским утром. Годы спустя, описывая это событие, он отметил: «И тогда я сказал себе: “Это точно плачь мальчика. Бог послал мне сына, чтобы извиниться за то, что не отправил на войну”». Когда Перкинс узнал правду, то отправил матери телеграмму, состоящую всего из одного слова: «ДЕВОЧКА». Они дали ей имя Джейн. Пребывая в обществе пяти женщин, Максу нравилось строить из себя закоренелого женоненавистника. На повторяющиеся вопросы о том, почему у него нет сына, он всегда серьезно отвечал:
– Конечно, у нас были сыновья, просто мы их утопили. А всякий раз, когда он слышал о смерти женатого мужчины, подчеркивал:
– Это она его убила.
Но это не было актом враждебности по отношению к женщинам. Скорее, обычным юмором.
Перкинс считал свою жену потрясающей. Луиза была женщиной, исполненной неиссякаемой энергии, настолько же волевой и решительной, как и он сам. По словам Эндрю Тернбулла,[46] их любовь напоминала «союз профессора из Шотландии и продавщицы из Парижа». Эксцентричность обоих характеров делала их «битву полов» поистине уникальной.
Поначалу родственники перешептывались, используя слово «привыкнут», но потом стало ясно, что все куда серьезнее. Романтика из брака испарилась. Эмоциональность Макса скрывалась за бетонными стенами янки-заповедника, в то время как Луиза всегда напоминала открытую книгу. Она хотела, чтобы он уважал ее актерскую карьеру, а он считал, что женщина не должна выставлять себя напоказ на сцене. Перед свадьбой Макс взял с Луизы обещание, что она бросит театр.
Были и другие несправедливости, с которыми Луизе приходилось мириться. Если на Перкинсов Эвартсы смотрели просто пренебрежительно, то Луизу Сандерс они презирали. «Для нас она была типичной румяной актриской, охотницей на скальпы и любительницей мужчин. Она была последней, на ком Макс, как нам казалось, должен был жениться», – заявил как-то раз один из них. Мужчинам она нравилась, но все эти пуританки неизменно следили за каждым шагом Луизы – так, будто ждали от нее какой-нибудь странной выходки.
Но вообще, Луиза была более светской дамой, чем все Эвартсы, и куда более добросердечной. Виндзорский клан называл ее поведение «высокомерным». Их возмущало, что у нее богатый отец и что он позволяет ей бросать деньги на ветер. Макса всю жизнь учили, что заработанное стоит больше, чем подаренное. Луиза могла проявлять легкомыслие, а Макс всегда был столпом благоразумия. Но стоило матери Макса выразить неудовольствие Луизой как хозяйкой, Макс тут же возражал:
– Мамуля, я женился, потому что искал себе спутницу, а не домработницу!
Луиза заботилась о дочерях, но иногда казалась довольно отстраненной матерью. Она все еще сохранила амбиции о чем-то возвышенном, большем, чем сидение дома и воспитание детей. Когда она не писала детские пьесы, то занималась любительскими постановками или меняла обстановку их дома. На заре брака Макс написал Вану Вику Бруксу: «Луиза может сделать так, что любая хибара будет выглядеть лучше, чем дворец».
Не было любви сильнее, чем та, которую Макс питал к своим дочерям. Они были очень близки. Он читал им каждый вечер, и, начав с детской поэзии, с годами, по мере того как они становились старше, подбирался к более сложным произведениям девятнадцатого века.
Перкинс внушил старшей дочери Берте такую огромную любовь к куртуазным романам, что она долгие годы хотела вырасти и стать рыцарем. Макс даже купил ей игрушечный меч и доспехи, чтобы она могла тренироваться. Когда Зиппи сказала, что ей хотелось бы увидеть горящий дом, он нашел один из старых кукольных домиков, набил его бумагой и поджег. Вид огня, вырывающегося из окон и закрывающего крышу, приносил девочке удовольствие.
Зимой он надевал вязаный шлем-балаклаву, который закрывал почти все его лицо, и отправлялся кататься на санях с длинных, укутанных снегом холмов вместе с Пегги.
«Дядя Макс придумывал кучу разных строгих правил для своих дочек, но никогда их не применял», – говорила одна из его племянниц.
Всякий раз, когда Макс по каким-либо причинам покидал семью, даже если и находился не далее своего кабинета в офисе, чувствовал себя подавленным и справлялся с этим с помощью писем. Он настаивал на том, чтобы его верный секретарь Ирма Викофф приходила на работу на праздники, чтобы напечатать искусно иллюстрированные Максом валентинки. Когда его семья была в Виндзоре, он старался писать каждую ночь, по крайней мере, хотя бы одной из дочерей. Иногда его письма наполнялись сказками и превращались в настоящие литературные произведения. В них он всегда старался воплотить любовь, которую поймет любой ребенок. Однажды он написал Зиппи:
«Ни один папа не может по-настоящему веселиться без своих детей. Пожалуй, ему не стоит и пытаться. Куда бы он ни пошел, он все время думает: “Да, это было бы здорово, если бы только мои девочки были здесь, но какой во всем этом толк, если они так далеко?”» Он постоянно думал о них. Он мог разглядывать красивые статуи или еще что-нибудь, но при этом все, что он видел, – это то, как его девочки веселятся без него. Где-то очень далеко. А потом он получал их письма – и чувствовал себя счастливым. Летом Перкинс навещал своих родных, отдыхающих в Виндзоре так часто, как только мог. И всегда возвращался из Рая обновленным, готовым увидеть новую кипу бумаг на своем столе.
IV
Расцвет
Летом 1920 года, вскоре после того как Максвелл Перкинс представил Ф. Скотта Фицджеральда Вану Вику Бруксу, Эдмунд Уилсон, один из приятелей Фицджеральда по Принстону, описал воображаемую беседу для газеты «New Republic» между новым другом Перкинса и старым, описал встречу двух самых знаменитых литературных умов современности. В своей работе Уилсон предположил, что Фицджеральд признал бы Брукса «самым лучшим писателем [американской литературы]», а затем сказал бы ему:
