Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
Беда была еще и в том, что даже фальшивомонетчики нуждаются в деньгах, чтобы делать деньги, а у Чалонера их не осталось. В июне он сделал первый шаг к тому, чтобы выбраться из затруднительного положения, и начал с изготовления нескольких грубых шиллингов, которых, возможно, хватило бы для финансирования более честолюбивых планов. Это жалкий замысел дает понять, сколь низко пал Чалонер. Дом на Найтсбридж давно был утрачен, и теперь он нанимал комнату над "Золотым львом" на Грейт-Уайльд Стрит, около Ковент-Гарден. Теперь у него не было возможности дистанцироваться от операций по изготовлению монет, и он делал все что мог на огне своего очага. Свидетель сообщил, что видел, как Чалонер "принес из своего чулана две части белой земли, похожей на глину для табачной трубки, в состоянии теста или пасты". Чалонер сжал шиллинг между двумя частями сырой глины, "разняв их, вынул шиллинг, положил части у камина, чтобы они просохли, и … наконец в огонь, чтобы они получили окончательный обжиг, и, когда они остыли, они звенели, как обожженное глиняное изделие".
Это была почти детская игра, халтура, которая, как правило, обрекала на провал новичков-любителей. Конечно, Чалонер понимал, что это опасно, но теперь ему не по карману было высокое искусство, благодаря которому ему прежде удавалось избежать неприятностей. Он убедил своего старого партнера Томаса Картера дать ему три шиллинга и затем "расплавил их с некоторой оловянной посудой и цинком в железном ковше и отлил около десятка шиллингов в глиняной форме". Это было утомительное занятие: "он отливал по одному за раз, и часто, когда отливка была плохой, бросал ее обратно в железный ковш". Едва ли так можно было обогатиться.
Даже теперь, находясь на мели, Чалонер не пытался сбыть свои грубые подделки самостоятельно. Но Картер также не взял их, "опасаясь иметь их при себе".[342] На следующий день Чалонер обратился к торговцу металлом Джону Эбботу, который в лучшие времена продавал Чалонеру серебро и золото, но новые фальшивки не прошли проверку и у него, потому что "они были такими легкими".[343] Прошла неделя, и Картер наконец согласился помочь. Он послал свою горничную Мэри Болл, чтобы та взяла у Чалонера полдюжины образцов. Чалонер дал их, сказав Болл, что, если Картеру "они не понравятся, он сделает получше".[344] А затем он как можно быстрее обратился к новой, куда более выгодной возможности.
На сей раз ему помогла уже казавшаяся бесконечной война короля Вильгельма. Стоимость войны в сочетании с падением налоговых сборов, вызванных беспорядком с чеканкой, вынуждала правительство соглашаться почти на любые эксперименты, чтобы пополнить казну. Когда через Фландрию шагало около шестидесяти тысяч солдат, ни банкноты и чеки Банка Англии, ни ранняя форма правительственного долга под названием "казначейские билли" не собирали достаточно средств. Чтобы заполнить разрыв, передовые люди предлагали все более экзотические финансовые идеи. И самой странной из них была, пожалуй, схема солодовой лотереи.
Солодовая лотерея по сути была продолжением предыдущей попытки сыграть на английской любви к риску, предпринятой тремя годами ранее мастером Монетного двора Томасом Нилом — человеком, которому слишком хорошо было знакомо стремление к быстрому обогащению. В 1694 году в рамках лотереи Нила "Приключение на миллион" было выпущено сто тысяч билетов ценой в десять фунтов — один из двадцати получал приз от десяти до одной тысячи фунтов. Еще лучше было то, что каждый билет давал весьма большой процент: один фунт в год до 1710 года с минимальным гарантируемым доходом в шестнадцать фунтов.
Нил неплохо заработал на этой сделке. Он удерживал десять процентов от дохода, что было довольно скромно по стандартам того времени. (Организаторы подобной лотереи в Венеции забирали себе треть) К тому же он хорошо знал своих клиентов. Он назначил низкую цену билетов, чтобы "тысячи людей, которые имеют маленькие суммы и не могут сейчас предоставить их в общественное пользование, вступили в этот фонд".[345] На самом деле билеты по десять фунтов были слишком дороги для большинства, но как раз по карману спекулянтам, которые скупали их и продавали по частям тому демократичному потребителю, на которого рассчитывал Нил.
Все это некоторое время работало. "Приключение" было продано намного более широкому кругу людей, чем те, кто когда-либо прежде давал в долг государству, — по некоторым оценкам, это были десятки тысяч индивидуальных инвесторов. Нарциссус Латтрелл сделал в своем дневнике запись о том, что резчик по камню по имени г-н Гиббс и трое его партнеров получили один из пятисотфунтовых призов, а г-н Проктор и г-н Скиннер, торговец писчебумажными товарами и чулочник соответственно, выиграли другой. Они не были типичными людьми, вовлеченными в финансовую деятельность, и тем не менее они существовали, эти новые игроки, которые стремились разбогатеть с помощью этих странных новых денег — и иногда им это удавалось. "Приключение" продвинулось еще дальше на неизвестную территорию, после того как вскоре после начальной продажи билетов призы были распределены и возник неофициальный рынок облигаций. После раздачи призов торговцы распродавали купленные билеты ниже паритета — за плату всего в семь фунтов, или в семьдесят процентов от номинальной стоимости, чтобы обеспечить наилучший доход[346] со своего капитала.
Правда, все закончилось печально. Правительство ошиблось в расчетах. Кроме призов победителям была обещана внушительная прибыль и держателям обычных билетов "Приключения". Неудивительно, что бедное наличными деньгами казначейство столкнулось с проблемой платежей. Первые признаки дефицита проявились уже в 1695 году, когда прошло меньше года от предполагаемой шестнадцатилетней жизни билетов, а к 1697 году фонду, который должен был погашать векселя, недоставало почти четверти миллиона фунтов[347] для выполнения своих обязательств. Рассерженные участники лотереи подали прошение в Парламент, требуя, чтобы правительство защитило "доверие и честь нации",[348] но, пока в 1698 году наконец не заключили мир, денег попросту не хватало, чтобы возобновить платежи.
А пока шла война, армии короля Вильгельма нужно было все больше денег. Имело смысл, по крайней мере для Нила, попробовать другую лотерею. Чтобы погасить недовольство неплатежами по "Приключению на миллион", Нил связал новую лотерею с акцизным сбором на солод (в действительности — налогом на пиво). Солодовая лотерея была запущена 14 апреля 1697 года. В открытую продажу казначейство выпустило сто сорок билетов с номинальной стоимостью десять фунтов каждый. Эти билеты, которые должны были принести 1,4 миллиона фунтов, были химерами — частично облигациями, частично залогом, частично бумажными деньгами. Эта лотерея, как и предыдущая, обещала наличные призы и выплаты по процентам, но новые билеты не были просто облигациями, которые можно было покупать и продавать, как любые другие инвестиционные инструменты. Они сами по себе были векселями,[349] наличными деньгами, законным средством платежа с того момента, как они появились на улицах Лондона.
По крайней мере предполагалось, что так это будет работать. Очевидно, Нил считал, что азарт игры в сочетании с тем, что новые билеты могли выступать в роли наличных, преодолеет дефицит веры в правительство, как никогда увязшее в долгах. Канцлер казначейства, старый покровитель Ньютона, Монтегю, сомневался в этом: он жаловался, что "никто не понимает и не поймет[350] смысл этих лотерейных билетов и торговцы не будут с ними возиться". Монтегю был прав. Никто не доверял странным новым бумагам, и в конечном итоге в обращении оказалось только 1763 билета.
Однако правительство отчаянно нуждалось в деньгах, которые должна была собрать лотерея. И тогда казначейство решило использовать оставшиеся 138 237 билетов как десятифунтовые банкноты — наличные деньги, которыми правительство могло платить любому, кого можно было заставить принять их. Удивительно, но это отчасти работало. В отчете за 1698 год Королевский флот сообщал, что имеет солодовые билеты на сумму почти в сорок пять тысяч фунтов,[351] предназначенные на выплату жалованья морякам, гражданским и военным, — они как раз и были такими пленными кредиторами, у которых не было особого выбора.
Таким образом получилось, что казначейство, не признавая этого официально, изобрело параллельную английскую валюту вдобавок к кусочкам металла, по-прежнему переходившим из рук в руки. Эти новоявленные бумажные деньги не были полным эквивалентом государственной валюты. Факт, что они были привязаны к определенному активу — доходу от налога на солод, — придал им гибридный характер и наличных денег, и долга с гарантированным возвратом. Пусть не совсем то же самое, что современные банкноты, все же это было радикально непохоже и на те деньги, что англичане использовали до тех пор.
