Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
Не могло быть никаких сомнений в том, кого имел в виду Чалонер, говоря о "некоторых людях с Монетного двора". Только у Исаака Ньютона были и средства, и повод использовать государственную власть для убийства человека из личной мести. Ньютон, конечно, это понял. Он скопировал ходатайство Чалонера своей собственной рукой, и в его бумагах сохранились четыре версии ответа. Все они пронизаны гневом и горечью наряду с изрядной дозой презрения.
"Если бы он оставил в покое деньги и правительство и вернулся к своему ремеслу "япончика", — писал Ньютон в первой попытке ответа, — он не был бы столь разорен и мог бы жить так же, как семь лет назад, до того как он бросил это занятие и посвятил себя изготовлению фальшивых монет".
И все же необычный просительный тон заметен и в этих черновиках. Проблема заключалась в том, что Чалонер кое в чем был прав. Свидетелей не нашли. Не была доказана связь между логовом фальшивомонетчиков в Эгаме и самим Чалонером. Дело, как и опасался Ньютон, было до смешного слабым. Его жалоба на то, что Чалонер "стремился обвинить и очернить Монетный двор", звучала как подтверждение того, что причиной ареста Чалонера стало уязвленное самолюбие. Действительно, были "разнообразные свидетели того, что г-н Чалонер прошлой весной и летом собирался заниматься подделкой монет", но делу это не помогало, поскольку ни один из этих свидетелей не согласился предстать перед открытым судом. И, когда Ньютон бездоказательно обвинял Чалонера в давлении на свидетелей, которое "затрудняет судебное преследование и ставит в опасное положение любого, кто захочет предать его суду", он выглядел попросту слабее противника, который его переиграл.
Хуже того, Ньютон добавлял: "Я не знаю и не верю, чтобы Монетный двор дал кому-либо разрешение или указание[339] завербовать его или его сообщников". В этой фразе сквозит попытка замести следы — и неслучайно, ведь именно Ньютон дал деньги Джону Пирсу и велел ему внедриться в эгамскую банду, вытащив его с этой целью из Нюгейта. Ньютон словно заранее отрицает свою вину, на случай если Пирс или кто-нибудь еще из его агентов решится подтвердить историю, рассказанную Чалонером.
Ходатайство Чалонера стало причиной нового официального расследования, и на сей раз роли полностью поменялись: теперь защищался Исаак Ньютон,[340] обвиненный в клевете на невинного человека. Была собрана комиссия из важных правительственных персон, чтобы изучить этот вопрос. И, хотя в нее входили друзья Ньютона — Чарльз Монтегю и такие надежные союзники, как Лаундес и Джеймс Вернон, затем ставший государственным секретарем, — первые свидетели, которых они заслушали, включая самого Чалонера, подтверждали его версию. Однако комиссия устояла, и по мере того, как выступали другие свидетели, в истории истца возникало все больше лакун.[341] В конце концов был вынесен вердикт, который отклонял притязания Чалонера, но так скупо, в такой сжатой форме, что это не удовлетворило Ньютона, жаждавшего полной реабилитации.
Ньютон был расстроен таким пренебрежением — возможно, еще больше, оттого что его самого чуть не поймали, но он прекрасно понимал, кто был истинной причиной всех этих неприятностей. Он был уверен, что Чалонер совершал преступления против короля, и это само по себе было дурно. Но теперь он еще и устроил "заговор против смотрителя".
Это был новый этап: прежде Чалонер был всего лишь одним из анонимных преступников, с которым боролись взаимозаменяемые чиновники. Но теперь все было иначе. Этот преступник целился в одного-единственного чиновника — смотрителя. Из всех, кого смотритель Монетного двора послал в Ньюгейт и на виселицу в те годы, когда он был бичом фальшивомонетчиков, только Уильяму Чалонеру он оказал честь, рассматривая его как личного врага, которого следовало не просто остановить, но сокрушить.
У жестокости, с которой Ньютон преследовал Чалонера, были более глубокие корни, чем гнев и обида, вызванные унизительной необходимостью защищаться публично. Ньютон уже доказал свою готовность использовать любые средства для достижения цели, когда принял предложение лордов-судей — вынудить присяжных обвинить Чалонера в тяжком преступлении за незначительные проступки. Но ярость, которую он выказал в следующей фазе своей кампании против Чалонера, предполагает, что им руководили не только raisons d'etat(государственные интересы (фр.)). Чалонер, скорее всего, не догадывался, что в его вызове смотрителю был скрытый импульс, затрагивавший глубоко личную веру Ньютона.
Веру — поскольку подделка монет имела поистине религиозное значение. Источником магии, превращавшей металлический диск в легальное средство оплаты, был королевский профиль на аверсе монеты. Король управлял по милости Бога. Кража этого изображения была актом lese majeste— покушением на священную персону монарха. Чеканка поддельных монет считалась тяжким преступлением, так как представляла опасность для государства; она приравнивалась к измене, поскольку оскорбляла корону.
Но вышесказанное относилось к любому фальшивомонетчику, в то время как Чалонер оскорблял не только короля Вильгельма III, но и Исаака Ньютона — по особой причине. К 1698 году Ньютон уже не был практикующим алхимиком. Однако подделки Чалонера были в сущности богохульной пародией на мечтания алхимика умножать золото без предела, эквивалентом черной мессы, в которой жаба или репа занимают место освященной гостии. Конечно, это можно сказать о любом подделывателе. И все же ни один из них, кроме Чалонера, никогда не выступал как прямой конкурент Ньютона во власти над металлом.
Имело ли значение это нарушение границы? Преследовал бы Ньютон Чалонера менее ожесточенно, если бы в прошлом не занимался алхимией? Этого мы знать не можем. Ясно одно — у Ньютона было много веских причин столь упорно преследовать свою жертву: здесь соединились долг, личная обида и защита тайной веры.
Важно тем не менее помнить следующее: хотя разные биографы изобразили множество разных Ньютонов — мага, математика, гениального экспериментатора, молодого профессора-затворника, главу Королевского общества, ведущего непрерывную войну с интеллектуальными оппонентами на континенте, — настоящий Исаак Ньютон был одним человеком, и у него была одна жизнь, части которой полностью соответствовали целому. В каждой своей роли, в каждой работе, которую он выполнял, в процессе решения каждой задачи, которую он себе ставил, он оставался собой — и главной темой его исключительной жизни всегда было стремление к контакту с Божественным.
Этот человек хорошо понимал, что новая наука, попав не в те руки, способна не подготовить людей к "вере в Божество", а подорвать их веру, и этот факт вызывал у него беспокойство. На этом фоне появился Чалонер, все поступки которого сильно отдавали своего рода практическим атеизмом: какая нужда в том, чтобы Бог действовал в мире, если ловкий мастер может создать вполне сносные копии Его творений?
Каков бы в точности ни был источник этого гнева, после освобождения Чалонера в феврале Ньютон был разъярен более, чем когда-либо. С этого момента смотритель Монетного двора неустанно и неотступно шел по следу человека, который умудрился оскорбить его всеми возможными способами.
Глава 20. Если дело пойдет так, страна может оказаться под ударом
Весной 1698 года у Уильяма Чалонера были более неотложные проблемы, чем тайный гнев Ньютона, — по крайней мере, так ему казалось. Он по-прежнему был очень беден — возможно, это единственное абсолютно истинное утверждение в его последнем ходатайстве Парламенту. Уже больше года его преступные схемы не приносили сколько-нибудь ощутимого дохода. Банда, которую он собрал предыдущим летом, была уничтожена, ее участники сидели в тюрьме или были в бегах. Союзники в Парламенте подвели его — что бы ни происходило раньше, было очевидно, что фракция, поддерживающая нынешнее руководство Монетного двора, то есть Ньютона, возобладала над теми, кто принял сторону Чалонера в рамках собственной кампании по возвращению к власти.
Беда была еще и в том, что даже фальшивомонетчики нуждаются в деньгах, чтобы делать деньги, а у Чалонера их не осталось. В июне он сделал первый шаг к тому, чтобы выбраться из затруднительного положения, и начал с изготовления нескольких грубых шиллингов, которых, возможно, хватило бы для финансирования более честолюбивых планов. Это жалкий замысел дает понять, сколь низко пал Чалонер. Дом на Найтсбридж давно был утрачен, и теперь он нанимал комнату над "Золотым львом" на Грейт-Уайльд Стрит, около Ковент-Гарден. Теперь у него не было возможности дистанцироваться от операций по изготовлению монет, и он делал все что мог на огне своего очага. Свидетель сообщил, что видел, как Чалонер "принес из своего чулана две части белой земли, похожей на глину для табачной трубки, в состоянии теста или пасты". Чалонер сжал шиллинг между двумя частями сырой глины, "разняв их, вынул шиллинг, положил части у камина, чтобы они просохли, и … наконец в огонь, чтобы они получили окончательный обжиг, и, когда они остыли, они звенели, как обожженное глиняное изделие".
