Ходячие мертвецы Роберта Киркмана. Нисхождение - Бонансинга Джей

Около семи часов солнце начало клониться к горизонту, и мягкий закатный свет принес долгожданное облегчение после изматывающей жары. Импровизированная вечеринка уже была в разгаре. Население Вудбери, которое теперь насчитывало сорок три человека, словно решило выпустить пар и снять постоянное напряжение, мучившее всех и каждого во времена чумы, и устроить этот неожиданный праздник. Дети Дюпре вместе с полудюжиной других ребятишек Вудбери играли на улице в разрывные цепи, а Глория вытащила укулеле и принялась наигрывать народные мелодии. Вскоре к ней присоединился Дэвид с губной гармошкой, после чего рядом пристроился Риз с пластиковым ведром, по которому он стал негромко постукивать в такт музыке.

Все столпились вокруг них, когда в сиреневых сумерках раздались первые ноты гимна «О, благодать». Обладатель чистейшего голоса Гарольд Стаубэк вышел чуть вперед и запел. Ребятишки притихли, и мягкий вечерний свет вобрал в себя и подчеркнул красоту этого одинокого, печального голоса.

Когда Гарольд закончил песню, все зааплодировали, закричали и засвистели, а преподобный Иеремия Гарлиц поднялся со своего одеяла, подошел к воображаемой сцене и приобнял певца.

– Перед вами гордость Сводного баптистского хора Таллахасси, – провозгласил Иеремия, радостно обращаясь к зрителям. – Бывший голос радиостанции WHKX, великолепный Гарольд Стаубэк!

Толпа взорвалась ликованием, а Гарольд учтиво кивнул и помахал всем рукой.

– Спасибо, спасибо, – сказал он, когда овации стихли. Он протер носовым платком аккуратно постриженные усы и слегка поклонился Лилли, которая стояла возле соседнего дерева и чистила дикое яблоко перочинным ножом. Она во весь рот улыбнулась Гарольду. – А еще хочу сказать спасибо от всех нас – спасибо мисс Лилли Коул и добрым людям Вудбери, – его глаза наполнились слезами. – Мы знаем, что рано или поздно Господь приведет нас домой… но мы и мечтать не могли… что это место окажется столь прекрасным.

Лилли посмотрела на другую сторону площади – не совсем уловив слова Гарольда – и увидела вдалеке темный силуэт. На деревянной ограде возле пустыря сидел немолодой человек с блестящими, напомаженными волосами и проступающими на морщинистой шее крепкими жилами, одетый в серую от пыли майку-алкоголичку. Издалека сказать было сложно, но Лилли показалось, что он вздрогнул, услышав голос проповедника.

– Если вы позволите, – сказал Иеремия группе, похлопав Стаубэка по плечу, после чего тот сел на пенек рядом с остальными музыкантами, – я бы хотел сказать несколько слов, – он улыбнулся. – Мои люди вряд ли удивятся этому желанию, ведь они лучше остальных знают, что я могу разглагольствовать о чем угодно, от яркой радуги до Федеральной налоговой службы, – он сделал паузу, чтобы дать смеху улечься. Улыбка сошла с его губ. – Мне просто хочется сказать кое-что о цветах, – он посмотрел на Лилли и кивнул. – Может показаться, что в этом старом добром мире о цветах вспоминают лишь на первых свиданиях и в дни годовщин. Может, еще когда кому-нибудь приходится извиняться за свою глупость перед подругой. Или когда кто-нибудь решает украсить стол или всю комнату. Но практической ценности в них как будто бы нет… им не сравниться с едой, водой, крышей над головой, орудиями самообороны… ни с чем, что в последние пару лет стало связано с выживанием.

Он на некоторое время замолчал и обвел взглядом толпу, встречаясь глазами буквально с каждым из присутствующих, кроме Лилли, играя с тишиной на манер блестящего оратора, человека, рожденного для проповедей. Он улыбнулся спокойной, понимающей улыбкой.

– Но спросите меня – и я отвечу, что нам очень легко забыть о смысле даров Господних вроде музыки, братства, вкусной еды, добротной сигары или крепкого виски. И я говорю вам, что все это в некотором роде даже важнее, чем еда и вода, даже более необходимо нам, истинным детям Господним, чем кислород и солнечный свет… ведь в них и заключается секрет того, что значит быть живым.

На мгновение взглянув на одинокий силуэт, маячащий вдалеке, Лилли снова повернулась к Иеремии. Что-то в его словах, в его тоне трогало ее, привлекало ее внимание. Она видела слезы на глазах у проповедника.

– Мы здесь не для того, чтобы просто выживать, – сказал он, утирая глаза. – Иисус погиб за грехи наши не для того, чтобы мы просто существовали на свете. Истина в том, братья и сестры, что, если мы будем лишь выживать… мы заблудимся в этом мире. Если эти твари заставят нас забыть о простых дарах Господних – о смехе ребенка, об интересной книге, о вкусе пропитанного кленовым сиропом блинчика воскресным утром, – мы собьемся с пути и проиграем войну. Эти мертвецы уже порядком потрепали нас… потому что мы забыли о том, кто мы есть.

Он снова сделал паузу, вытащил из кармана носовой платок и протер лицо, которое блестело от пота и слез, струящихся по щекам.

Его голос слегка дрогнул, но он продолжил:

– Качели на берегу озера, потертый диван перед телевизором, прогулки за руку с любимыми… вы ведь все это помните. Мы все это помним, – он сделал паузу, и Лилли услышала, как многие сдерживают слезы – кто-то кашлянул, кто-то шмыгнул носом, – и ее глаза тоже обожгло. – Да, все это те цветы, которые хочет посадить Лилли Коул. Они никого не накормят, не залечат ран, не утолят жажды… но я уверяю вас, братья и сестры, эти цветы – как взлетная полоса, сияющая в ночи миллионом огней, – эти цветы станут нашим посланием Господу, которое он увидит с небес, – он помедлил, переводя дух и утирая слезы. Лилли не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть; от силы голоса проповедника у нее по коже бежали мурашки. – Эти цветы скажут Богу, и дьяволу, и всем остальным… что мы помним… мы до сих пор помним… и никогда не забудем… что значит быть человеком.

Пожилые мужчины и женщины не выстояли под натиском чувств, их плач раздался над площадью и взлетел в небеса, подхваченный теплым, пропитанным запахом хвои вечерним ветерком. Почти стемнело, пурпурный закат как будто подчеркнул слова проповедника. Тот опустил голову и тихо произнес:

– И еще кое-что, братья и сестры, – он сделал глубокий вдох. – Лилли великодушно попросила меня разделить с ней обязанности лидера Вудбери. – Пауза. Он поднял глаза. На лице у него блестели слезы. Его смирение было полным, безоговорочным, неприкрытым. – Если вы все дадите мне свое благословение… я сочту за честь встать у руля рядом вместе с этой доброй, милосердной и смелой женщиной, – он посмотрел на Лилли. – Спасибо, партнер.

По щеке у Лилли скатилась слеза, которую она тотчас смахнула, улыбнувшись.

Проповедник повернулся к импровизированной музыкальной группе.

– Вы знаете «Старый крест»?

Глория улыбнулась ему из-под своего фирменного козырька.

– Напойте пару тактов, и мы подхватим.

Высоким, чистым, на удивление нежным и прекрасным голосом Иеремия затянул ту самую песню, которую однажды тихо пел Боб Стуки над трупом маленькой девочки по имени Пенни. Те же слова теплой, приятной трелью срывались с губ красивого проповедника:

– «Старый крест обагрен, но не страшен мне он, в нем открылась нам Божья любовь: кровь Иисуса Христа пролилась со креста, чтоб меня искупить от грехов».

Вскоре многие из собравшихся на площади, в основном немолодые уже люди, стали подпевать. Все это очаровало Лилли, и она стояла в оцепенении, пока краем глаза не увидела, как силуэт вдали спустился с ограды, повернулся и, презрительно мотнув головой, пошел прочь, в непроглядную темноту.

– Стой! – Лилли поспешила следом за ним. – Боб, подожди!

За минуту она пересекла площадь, перебежала на другую сторону улицы и добралась до северо-восточного угла пустыря. Возле баррикады она наконец-то догнала Боба.

– Боб, постой! Послушай меня! – она схватила его за руку и заставила остановиться. – Что с тобой не так? В чем проблема?

Он повернулся к ней и нахмурился, свет далекого факела бликами лег на его морщинистое лицо.

– Партнеры? Ты что, совсем из ума выжила?

– Боб, да чем он тебе так не нравится? Он хороший человек, это всякому видно.