Жюль Верн - 20 000 лье под водой
– Итак, господин профессор? – заговорил Нед Ленд, не дождавшись от меня ответа.
– Значит, вы, Нед, хотите, чтобы я выяснил у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?
– Именно. Если угодно, можете говорить только обо мне.
– Но вы сами знаете, что он нас избегает.
– Это еще одна причина обратиться к нему.
– Хорошо, – сказал я. – Я поговорю с ним, Нед.
– Когда? – продолжал настаивать канадец.
– При первой же встрече.
– Мсье Аронакс, раз так, я сам отправлюсь к капитану.
– Нет уж, Нед, предоставьте это мне. Завтра же…
– Сегодня! – отрезал Нед Ленд.
– Хорошо. Сегодня же я увижусь с Немо и все выясню.
Оставшись в одиночестве, я сказал себе: что ж, слово дано, и надо покончить с этим немедленно. Нет никакого смысла откладывать выяснение этого вопроса.
Вернувшись в каюту, я неожиданно услышал звук размеренных шагов, доносящийся из каюты капитана. Такой случай нельзя было упустить, и я, не колеблясь больше, постучал в дверь каюты Немо.
Ответа не последовало. Я снова постучал и повернул дверную ручку. Дверь поддалась, и я переступил порог.
Капитан Немо был здесь. Погруженный в размышления, он склонился над столом и, видимо, не слышал моего стука. Я решил не уходить, пока не поговорю с ним, и шагнул к столу. Немо резко вскинул голову, нахмурился и сурово произнес:
– Это вы? Что вам угодно?
– Поговорить с вами.
– Сейчас я занят. Я предоставил вам полную свободу и сам хочу пользоваться ею.
Такой прием трудно было назвать радушным. Но я был готов вытерпеть все что угодно, лишь бы высказать ему наболевшее.
– Капитан, – спокойно начал я, – я должен обсудить с вами один вопрос, который не терпит отлагательства.
– Что же это за срочный вопрос? – спросил он насмешливо. – Может быть, вы совершили новое открытие, о котором я и не помышлял?
Прежде чем я успел ответить, капитан Немо указал на лежавшую перед ним рукопись и произнес:
– Вот, господин Аронакс, труд, переведенный на несколько языков. Он содержит краткий обзор моих работ по изучению моря, и, если это будет угодно Богу, не погибнет вместе со мной. Эта рукопись, к которой я присовокуплю историю моей жизни, будет заключена в водонепроницаемую и прочную как сталь капсулу. Тот, кто последним останется в живых на «Наутилусе», бросит ее в море, и она отправится странствовать по воле волн.
История его жизни! Значит, придет час, когда эта тайна откроется? Однако в ту минуту сказанное Немо представилось мне поводом вплотную подойти к тому, что интересовало меня больше всего.
– Капитан, я не могу одобрить эту идею, – сказал я. – Нельзя допустить, чтобы плоды ваших научных изысканий погибли. Избранный вами способ мне кажется слишком ненадежным. Кто знает, куда унесут ветры и течения эту капсулу, в чьи руки она попадет? Неужели не существует ничего более надежного? Что, если вы сами или кто-нибудь из ваших соратников…
– Нет! – резко оборвал меня капитан.
– Но тогда я и мои товарищи готовы взять вашу рукопись на хранение, и когда вы вернете нам свободу…
– Свободу? – воскликнул капитан Немо, поднимаясь с места.
– Да. Именно об этом я и хотел поговорить с вами. В течение семи месяцев мы находимся на вашем судне, и вот сегодня от имени моих товарищей и от себя лично я задаю вам вопрос: намерены ли вы удерживать нас здесь и дальше?
– Мсье Аронакс, сегодня я скажу вам точно то же, что говорил семь месяцев назад: кто вошел в «Наутилус», тот его не покинет.
– Значит, вы обратили нас в рабство?
– Называйте это как угодно.
– Но раб, пока он жив, сохраняет право вернуть себе свободу! И ради этой цели годятся любые средства!
– Я не лишал вас этого права и не связывал никакими клятвами.
Скрестив руки на груди, капитан в упор смотрел на меня.
– Капитан, – заговорил я снова, – ни у вас, ни у меня нет желания возвращаться к этому вопросу. Но раз уж мы его коснулись, давайте все расставим по своим местам. Повторяю, речь идет не только обо мне. Для меня научная работа – это моральная опора, страсть, смысл жизни, позволяющий смириться с чем угодно. Так же, как и вы, я могу жить в полной безвестности, если знаю, что есть надежда передать потомству результаты моих исследований. Но в вашей жизни существует иная сторона, полная сложных обстоятельств и тайн, к которым не имеем отношения ни я, ни мои товарищи. И вот это сознание нашей полной непричастности ко всему, что касается вас и экипажа «Наутилуса», делает наше положение совершенно непереносимым, в особенности для такого человека, как Нед Ленд. Задавались ли вы вопросом, куда может завести любовь к свободе и ненависть к рабству такую натуру, как наш канадец? Что он может замыслить и попытаться осуществить?..
Я умолк. Капитан Немо вновь поднялся и сделал несколько шагов по каюте.
– До замыслов Неда Ленда мне нет дела! И не ради собственного удовольствия я держу его на корабле. Что касается вас, мсье Аронакс, то вы принадлежите к числу тех людей, которые способны понять все, в том числе и молчание. Больше мне нечего вам сказать. Пусть первый наш разговор на эту тему станет и последним.
После этих слов я покинул капитанскую каюту. С этого дня положение мое и моих товарищей стало крайне напряженным. Когда я сообщил им о разговоре с Немо, Нед сказал:
– Теперь мы по крайней мере знаем, что ничего хорошего ждать от этого человека не приходится. «Наутилус» приближается к Лонг-Айленду. Какая бы погода ни стояла, мы предпримем попытку.
Однако сказать легче, чем сделать. Небо становилось все более грозным. Появились предвестники надвигающегося урагана. Перистые облака на востоке сменялись массивными кучевыми, напоминающими крепостные башни. В нижних слоях атмосферы стремительно неслись свинцовые тучи. По морю ходили длинные валы. Исчезли все птицы, кроме буревестников. Барометр падал, количество водяных паров в воздухе достигло предела. Стихии готовились вступить в смертельную схватку.
Ураган разразился 18 мая – как раз в то время, когда «Наутилус» находился на широте Лонг-Айленда, в нескольких милях от канала, ведущего в нью-йоркский порт. Я имею возможность описать все это благодаря тому, что капитану Немо по какому-то необъяснимому капризу захотелось померяться с бурей силами, не погружаясь в глубины.
Задул юго-западный ветер, сначала просто свежий, но к трем часам дня скорость его достигла двадцати пяти метров в секунду. Начинался шторм.
Непоколебимо выдерживая удары мощных шквалов и чудовищных волн, капитан Немо стоял на палубе. Он привязал себя тросом к рубке, так же поступил и я, чтобы полюбоваться бурей и этим непостижимым человеком, готовым померяться силами с обезумевшей стихией.
Рваные клочья облаков неслись над самым морем, смешиваясь с клокочущими волнами; вокруг не было ничего, кроме длинных черных, словно отлакированных, валов, становившихся все выше. «Наутилус» то ложился на борт, то вставал дыбом, то, страшно раскачиваясь, проваливался в пропасти между гребнями волн.
К пяти часам хлынул ливень, но ветер нисколько не ослабел. Ураган несся со скоростью пятидесяти метров в секунду, он достиг той силы, которая разрушает до основания крепкие дома, срывает с крыш черепицу, скручивает в узлы стальные решетки и переносит за десятки километров артиллерийские орудия. Но и в этих адских условиях «Наутилус» успешно противостоял стихии. Стальное веретено без мачт, надстроек, труб и оснастки дерзко сопротивлялось, и ураган ничего не мог с ним поделать.
Я внимательно следил за волнами, высота которых достигала уже пятнадцати метров, а длина – двухсот и более. Скорость их распространения, равная половине скорости ветра, достигала двадцати пяти метров в секунду. Обрушиваясь на препятствие, такие валы оказывают давление в тысячи тонн на квадратный метр.
К ночи ураган достиг апогея. Барометр упал до 710 миллиметров. В сумерках я заметил на горизонте корабль, который отчаянно боролся с бурей. Вероятно, это был пароход, курсирующий между Нью-Йорком и Ливерпулем. Вскоре судно исчезло в темноте.
В десять часов вечера небо запылало от множества молний, во всех направлениях пронизывавших слои облаков и стрелами вонзавшихся в море. Я едва мог переносить этот ослепительный блеск и чудовищный грохот, но глаза капитана Немо оставались по-прежнему широко открытыми – он словно вбирал в себя саму душу бури.
Грохот волн, вой ветра, постоянно менявшего направление, громовые раскаты создавали невообразимую какофонию. Гольфстрим полностью оправдывал свое прозвище Король бурь, он действительно был творцом всех этих страшных циклонов, порождаемых разницей между температурой течения и нижних слоев атмосферы.
Ливень молний становился все гуще, и могло показаться, что капитан Немо, оставаясь на палубе, ищет достойной себя смерти от атмосферного электрического разряда. Когда носовая часть «Наутилуса» взлетала на волне, обнажая стальной таран, я несколько раз видел, как из него сыпались лиловые искры.
