Энн Райс - Талтос
— Чем можешь быть полезен?! Боже, как приятно слышать твой голос! — воскликнул Майкл. — Мы расстались меньше двух суток назад, а между нами уже Атлантический океан!
— Майкл! Слава богу, что ты мне позвонил. Я не знал, как с тобой связаться. Ты все еще вместе с Эшем, да?
— Да, и мы будем вместе еще дня два, думаю. Я тебе потом обо всем расскажу. Но как дела у тебя самого?
— Все кончено, Майкл. Все кончено. Зло изгнано, Таламаска снова стала прежней. Я сегодня утром получил первое сообщение от старшин. Мы тут принимаем самые серьезные меры к тому, чтобы такого вмешательства никогда больше не произошло. У меня теперь особое задание: пишу отчет. Новый Верховный глава посоветовал мне отдохнуть, но это невозможно.
— И все же ты должен какое-то время отдохнуть, Юрий. Ты сам знаешь, что должен. Мы все должны.
— Я сплю по четыре часа. Потом просыпаюсь. Думаю о том, что произошло. И пишу. Пишу часа четыре, может быть, пять. Потом снова засыпаю. Когда все садятся за стол, за мной приходят. Ведут меня вниз. Это так мило. Так приятно снова быть с ними. Но как у тебя дела, Майкл?
— Юрий, я обожаю этого человека! Я люблю Эша так же, как любил Эрона. Я слушал его часами. Конечно, то, что он нам рассказывает, не секрет, но он не хочет, чтобы мы что-то записывали. Говорит, мы должны сохранить лишь то, что запомним. Юрий, не думаю, чтобы этот человек вообще мог причинить зло кому-то из нас или кому-то, связанному с нами. Я в этом уверен. Знаешь, это как раз такая ситуация. Я полностью ему доверяю. А если он по какой-либо причине все же решит причинить нам вред, что ж, пусть будет, что будет.
— Понимаю. А Роуан? Как она?
— Думаю, она тоже его любит. Я знаю. Но как именно и в каком смысле… Ну, это уже ее дело. Я не стану говорить за нее. Мы собираемся здесь задержаться еще дня на два или немного дольше и потом уже отправимся на юг. Мы беспокоимся о Моне.
— Почему?
— Да, в общем, ничего страшного. Она уехала со своей кузиной Мэри-Джейн Мэйфейр — молодой особой, с которой ты не имел удовольствия встречаться. Однако они обе слишком неопытны, чтобы болтаться где-то без присмотра старших.
— Майкл, я написал Моне письмо. Я должен был его написать. Ты ведь знаешь, прежде чем покинуть Новый Орлеан, я отдал свое сердце Моне. Но Мона еще не готова к этому. А теперь, вернувшись в орден, домой, я как никогда четко понял, что совершенно не подхожу ей. Я отправил письмо на Амелия-стрит и боюсь, что Мона будет сердиться на меня, пусть даже недолго.
— Юрий, Моне сейчас есть о чем подумать. Но это, наверное, лучшее из решений, какое ты мог принять. Мы все забываем, что Моне тринадцать лет. И Мона сама явно тоже об этом забывает. Но ты поступил правильно. Кроме того, она ведь может тебе позвонить, если захочет.
— Да, я теперь здесь. Мне ничто не грозит. Я дома.
— А Тесса?
— Они увезли ее, Майкл. Это же Таламаска. Я не сомневаюсь, что для нее это к лучшему. Ее окружила целая компания приятных людей, они пригласили ее поехать с ними, думаю, в Амстердам. Я ее поцеловал на прощание. Ей все говорили о некоем приятном местечке, где она сможет отдохнуть и где все ее воспоминания и истории будут записаны. Никто, похоже, представления не имеет о том, как подсчитать ее возраст. Никто не знает, правду ли сказал Эш насчет того, что ей предстоит вскоре умереть.
— Но она счастлива, и Таламаска позаботится о ней.
— Да, безусловно. Конечно, если ей когда-нибудь захочется уехать, ее отпустят. Так уж у нас принято. Но вряд ли Тесса помышляет о чем-то таком. Думаю, она долгие годы — никому не ведомо, сколько лет, — блуждала от одного защитника к другому. Она, кстати, не слишком долго горевала по Гордону: говорит, что ей не хочется думать о неприятных вещах.
Майкл рассмеялся:
— Понимаю ее. Уж поверь. Слушай, мне надо возвращаться. Мы сегодня ужинаем вместе, а потом Эш собирается продолжить свой рассказ. Здесь все просто прекрасно. Снег идет и холодно, но прекрасно. Все, что окружает Эша, отражает его личность. Но это ведь всегда так. Дома, которые мы для себя выбираем, отражают нас самих. И это место заполнено цветным мрамором, растениями и… вещами, которые ему интересны. Не думаю, что мне следует много об этом говорить. Ему хочется уединения, хочется остаться в покое, когда мы уедем.
— Да, знаю. Понимаю. Послушай, Майкл, когда увидишь Мону, ты должен ей сказать кое-что от меня… Ты должен ей сказать, что я…
— Она все поймет, Юрий. Мона сейчас занята совсем другим. Для нее теперь настало волнующее время. Вся семья хочет, чтобы она оставила прежнюю школу и начала заниматься с частными учителями. Ее ай-кью выше всяких пределов. И она наследует состояние Мэйфейров. Думаю, в ближайшие годы Мона будет проводить много времени с Роуан и со мной. Ей надо учиться, путешествовать, получить необходимое для каждой леди образование, чтобы… Н-ну, скажем так, оправдать большие ожидания. Ладно, пойду. Позвоню тебе из Нового Орлеана.
— Да, позвони, пожалуйста. Я люблю вас обоих. Я люблю… всех вас троих. Передашь привет Эшу и Роуан?
— Да. Кстати, те предатели, что помогали Гордону?..
— С ними покончено. Их нет, они не смогут снова добраться до ордена. Я тебе потом все расскажу, Майкл.
— До свидания, Юрий.
Глава 27
Все постоянно твердили ему, что Мэйфейры из Фонтевро сумасшедшие.
— Они именно поэтому к вам обратились, доктор Джек.
Все до единого в этой семейке сумасшедшие, говорили в городе, даже их богатые родственники в Новом Орлеане.
Но разве он должен был убедиться в этом сам, да еще в такой вот денек, когда темно, как ночью, а половину улиц в городке затопило?
Принести новорожденного младенца в такую грозу, завернутого в грязные одеяльца и уложенного в пластиковый ящик для льда! И Мэри-Джейн Мэйфейр еще и всерьез ожидала, что он выдаст ей свидетельство о рождении прямо тут, в своем кабинете!
Он заявил, что должен увидеть роженицу.
Конечно, если бы доктор знал, что девушка собирается везти его вот в таком лимузине по неровным дорогам, посыпанным битыми ракушками, прямо в грозу и ему придется держать на руках младенца, он бы настоял на том, чтобы ехать следом за ней в своем пикапе.
Когда Мэри-Джейн показала на лимузин, доктор подумал, что у девушки есть водитель. Это ведь был новейший автомобиль, длиной в двадцать пять футов, если не больше, с окошком в крыше и тонированными стеклами, с плеером и, черт побери, телефоном! А эта юная царица амазонок в грязном белом кружевном платье, с забрызганными грязью голыми ногами в сандалиях уселась за руль…
— И вы мне хотите сказать, — прокричал доктор сквозь шум грозы, — что вы, имея вот такую большую машину, не могли привезти маму этого малыша в госпиталь?
Малыш выглядел совсем неплохо, слава богу, ему было, наверное, около месяца, прикинул доктор, и, конечно, он был недокормлен! Но в остальном все было в порядке, дитя сейчас спало на дне ящика для льда, закутанное в дурно пахнувшие одеяла. Вообще-то, от этих одеял воняло виски.
— Боже мой, Мэри-Джейн Мэйфейр, помедленнее! — сказал наконец доктор.
Ветки деревьев грохотали по крыше машины. Доктор отпрянул, когда пучок мокрых листьев хлопнул прямо по окошку. Девушка гнала машину как ненормальная, и нервы доктора были на пределе.
— Ты разбудишь ребенка!
— С этим ребенком ничего не случится, — ответила Мэри-Джейн.
Юбка задралась на ее бедрах так, что стали видны трусики. Эта молодая женщина была весьма привлекательной. Доктор был почти уверен, что это ее собственный ребенок и она намерена сочинить какую-нибудь дурацкую историю вроде того, что его подбросили на порог ее дома. Но нет, там, в болотах, действительно скрывалась его настоящая мать. Доктор собирался написать об этом случае в мемуарах.
— Почти приехали! — крикнула Мэри-Джейн, едва не врезавшись в бамбуковые заросли слева, но успев вывернуть руль. — Ну, теперь вы сами отнесете детку в лодку, да, доктор?
— Какую еще лодку?
Но доктор уже прекрасно понял, о какой лодке речь. Ему не раз рассказывали об этом старом доме и убеждали непременно съездить в Фонтевро просто для того, чтобы его увидеть. Глядя на этот накренившийся в западную сторону дом, трудно было поверить, что он стоит до сих пор. И подумать только, что этот клан продолжает там жить! Все знали, что Мэри-Джейн Мэйфейр, в последние полгода являвшаяся в город в обычных своих белых шортах и футболках, понемногу опустошала местный универмаг «Уолмарт», занимаясь ремонтом дома для себя и своей бабушки.
Впрочем, доктор признавал, что она была очень хорошенькой, пусть даже и в ковбойской шляпе. У нее была самая высокая грудь, какую только ему приходилось видеть, и губы цвета розовой жевательной резинки.
— Эй, вы ведь не напоили ребенка виски, чтобы он помалкивал? — резко спросил доктор.
