Ли Майерс - BRONZA
– Завтра куплю новую, – пообещал щедро. – А сегодня одежда тебе уже не понадобится! – и «умыл» руки.
От игрового тона и этого потирания ладоней Станиславу стало как-то не по себе. Немец заметил его тревогу.
– Не волнуйся! Я отличный любовник! – обнадежил он.
Как будто это что-то меняло…
Показал, где ванная комната, напомнил (а то он без него не знал, какой грязный), чтобы вымылся хорошенько, и вышел. Горячая вода. Станислав уже успел забыть, какое это блаженство. Поэтому, не жалея мыла, тер себя мочалкой, смывая лагерную грязь. А после, забыв обо всем, нежился в ванне, подложив под голову свернутое полотенце. Чувствуя, что засыпает, думал об отце отстраненно, уже не испытывая горечи. События после его смерти менялись, будто в детском калейдоскопе. Стремительно. Времени на скорбь не осталось, надо было заботиться о живых…
Немец вошел без стука.
– Вылезай! Живее! Я жду тебя… весь в нетерпении! А ты смотрю, спишь тут на ходу!
За руку, резко выдернул из воды. Взял полотенце, позвал:
– Иди сюда! Я вытру тебя!
Но он не просто вытирал его полотенцем. У Станислава уже был небольшой любовный опыт. Соблазненный горничной, он помнил, как зажал девушку в темной комнате и, сгорая от нетерпения, шарил руками по ее податливому телу. А она только смеялась и просила молодого паненка не торопиться. Самому же стать объектом чьей-то похоти, чтобы тебя тискали, словно какую-нибудь женщину, да еще против воли…
– Хватит! Перестаньте! Я не хочу! – оттолкнул он его руки.
– Отказываешься? – немец присел на край ванны.
– Да! – завернувшись в полотенце, отступил назад Станислав, сдерживая готовые пролиться слезы. – Пожалуйста! Вы… должны понять… Это невозможно! Я не могу!
Немец забарабанил пальцами по белому кафелю.
– Я буду помогать по дому, – еще на что-то надеясь, попросился Станислав. – Буду делать любую, самую тяжелую, самую грязную работу! Пожалуйста! Все, что угодно… Кроме… этого.
Ломал он свою дворянскую гордость, соглашаясь стать прислугой.
– Понятно, – немец перестал барабанить пальцами. – Мне не нужен слуга. Я живу один, и меня вполне устраивает, как фрау Марта справляется со своими обязанностями. Но раз ты не хочешь быть моим любовником… мне придется отправить тебя обратно в лагерь. Твою семью, разумеется, тоже… – он замолчал, пристально изучая его лицо.
От возникшей паузы сердце Станислава сжалось в предчувствии недоброго.
– А так как я очень злопамятный… – продолжил немец и взгляд его стал похожим на взгляд мертвой рыбы, – то прикажу бросить их в печь. Живьем. Твоя участь тоже очевидна. В лагере ты будешь лишен моего покровительства, но раз тебе так не терпится стать слугой… – он как-то нехорошо усмехнулся, – уверен, мои подчиненные не откажутся взять такого привлекательного мальчика в «услужение». И ты будешь обслуживать их… пока сможешь шевелиться. Не думаю, что проживешь долго…
Немец встал, собираясь уйти. Он не орал, не ругался, не плевался слюной. В его словах не было даже угрозы, лишь страшная констатация фактов. Ни надежды, ни выхода. Станислав продрог до костей в теплой, наполненной влажным паром комнате.
– Пожалуйста…
Это все, что он смог выдавить из себя, загораживая ему дорогу.
Молча немец отобрал у него полотенце, и они вернулись в спальню.
Пока тот раздевался, он лежал на кровати, вцепившись в простыни, уговаривая себя, что в этом нет ничего страшного. Совсем ничего. Но все равно было и холодно, и страшно. Кожа покрылась мурашками. Стук сердца отдавался в ушах. В голове шумело, а во рту пересохло. Хотелось, чтобы все закончилось, так и не начавшись…
Немец подошел к кровати. Без одежды (оказывается, форма скрадывала его фигуру), весь поросший рыжеватыми волосками, здоровенный, как кабан, выглядел он устрашающе. А то, что торчало у него между ног, и вовсе было огромным. Испуганно взвизгнув, Станислав заелозил ногами по простыне и стал пятиться от него, и пятился, пока не свалился на пол. Забрался под кровать. Желание убежать, спрятаться было безотчетным, инстинктивным. Чертыхаясь, тот полез доставать его, а он визжал и лягался, не даваясь в руки. Наконец, немцу удалось схватить его за лодыжку, он выволок Станислава наружу, швырнул на постель.
Во время войны с Османской империей, рассказывал им с гордостью учитель истории, турки так ненавидели поляков за их беспримерную отвагу (те стояли насмерть и в плен не сдавались), что сажали на кол даже мертвых! А немец вытворял такое с ним живым.
Засунув в него свои пальцы, он что-то говорил ему короткими, отрывистыми фразами, но Станислав, перестав вдруг понимать его речь, лишь плакал и вырывался. Неожиданно рука немца впечатала его лицом в хрустящую чистотой простынь и придушила. И ужас близкой смерти вывихнул, затуманил сознание. От нехватки воздуха легкие ободрало огнем, перед глазами запузырились, лопаясь, радужные круги, задыхаясь, он заскреб ногтями по простыне. Это последнее, что осталось в памяти до момента, когда хлопнула дверь, а увидев его снова, Станислав поверил, что все еще жив.
Мерзавец вернулся в халате, с влажными после душа волосами, сияя довольством на раскрасневшемся лице, с противно яркими, как у шлюхи, губами. Зажав под мышкой журнал, в руке бокал с вином.
– Иди, ополоснись и возвращайся! – приказал он. Растянувшись на кровати, раскрыл журнал.
Станиславу не хотелось ни думать, ни шевелиться, но пришлось вставать.
– Не забудь смыть с лица слезы и сопли! Маленький притворщик! – рассмеялся немец ему вслед. – И не копайся там! Я весь в нетерпении!
Держась за живот, ступая по полу, словно по битому стеклу, он направился в ванную. Закрыл за собой дверь и, всхлипывая от отвращения, без сил опустился на холодный кафель. По ногам растекалась мерзкая гадость. Жить не хотелось. Девять поколений шляхтичей, благородная кровь, дворянская гордость, достоинство – за несколько минут все было втоптано в грязь этой похотливой немецкой свиньей. Станислав начинал понимать безрассудство отцовского поступка. Никого не спасшего, но позволившего Казимиру Ольбрыхскому умереть, не запятнав своей чести. Живот свело судорогой, накатила неудержимая рвота.
Уже и весь ужин был на полу, а живот продолжало сводить, рвотные позывы выворачивали его наизнанку. Изо рта потекла горькая слюна. Чувствуя, что сейчас начнет выплевывать свои внутренности, он начал задыхаться. Перед глазами поплыло. Немец не дал ему умереть. Распахнул дверь, выругавшись, шагнул к нему, обхватил поперек туловища, сильно сдавил и встряхнул, как это обычно делают, если человек подавился. Потом сунул в ванну. Открыл краны до упора.
– Выпей! – протянул стакан.
Думая, что это вода, клацая зубами о стекло, Станислав сделал большой глоток и закашлялся. Водка обожгла гортань, но и согрела. А горячая вода смыла дрожь озноба, грязь и омерзение греха. В какой-то момент все стало безразличным. Лежал на дне лодки, которая, раскачиваясь на волнах, плыла куда-то, и он вместе с ней…
