Лорел Гамильтон - Арлекин
Дольф даже не глянул на него — не сводил с меня темных сердитых глаз.
— Анита?
— Дольф, тот плохой вампир хочет моей смерти. Ты даже без оружия куда сильнее меня. Я бы предпочла, чтобы мы говорили при свидетелях.
Он ткнул пальцем в сторону Реквиема:
— Только без него.
— Хорошо, но кто-то должен быть.
Дольф посмотрел на Эдуарда:
— Кажется, у вас к ним те же чувства, что у меня.
— Они не в числе моих любимых вещей, — ответил Эдуард, чуть-чуть сдвинув маску совсем-уж-своего-парня.
— Ладно, останетесь. — Он посмотрел на Олафа и тех, кто стоял за ним, за дверью. — Нет, только маршалы.
Эдуард что-то сказал Олафу, тот кивнул и начал закрывать дверь.
— Нет, — заявил Дольф. — Вампир тоже уходит.
— Его зовут Реквием, — сказала я.
Реквием стиснул мне руку и улыбнулся, что с ним редко бывает.
— Звезда моя вечерняя, я не оскорблен. Ему отвратительна сама моя суть, как и многим.
Он поднес мою руку к губам, поцеловал, потом поднял с пола плащ и направился к двери.
Остановившись ближе к двери и к Эдуарду, поодаль от Дольфа, но лицом к нему, он сказал:
— «Вот здесь впотьмах о смерти я мечтал,
С ней, безмятежной, я хотел заснуть,
И звал, и нежные слова шептал,
Ночным ознобом наполняя грудь».[5]
— Ты мне угрожаешь? — спросил Дольф очень хладнокровно.
— Нет, — ответила я. — Не думаю, что это угроза тебе.
— Так что же он этим хотел сказать?
— Цитирует Китса, «Ода соловью», мне кажется.
Реквием оглянулся на меня и кивнул, почти полным поклоном. И продолжал смотреть на меня слишком пристальным взглядом. Я не отвернулась, но это потребовало усилий.
— Мне плевать, что он цитирует, Анита. Я хочу знать, что он этим хочет сказать.
— Могу предположить, — ответила я ему, не отводя взгляда от синих-синих глаз Реквиема, — он наполовину жалеет, что ты не спустил курок.
Тогда Реквием поклонился — широким размашистым поклоном, движением плаща подчеркнув театральность жеста. Прекрасная демонстрация тела, волос, всего его. Но у меня перехватило горло и сжало живот. Ему это не понравилось — и я вздрогнула.
Реквием надел плащ, натянул на лицо капюшон, обернулся ко мне полностью этим красивым лицом и произнес:
— «Мне снились рыцари любви, Их боль, их бледность, вопль и хрип: «La belle dame sans merci[6]» — Ты видел, ты погиб!»[7]
Дольф посмотрел на меня, на вампира. Реквием выплыл в дверь — сплошь черный плащ и черная меланхолия. Дольф снова посмотрел на меня.
— Не думаю, что ты ему очень нравишься.
— Не думаю, что в этом состоит наша проблема, — ответила я.
— Определенности хочет, — сказал Эдуард от двери, где стоял, небрежно привалившись к ней. Такую позу он себе позволял, только когда притворялся Тедом Форрестером.
— Ты с ним трахаешься? — спросил Дольф.
Я посмотрела на него так, как он того заслуживал:
— А вот это не твое собачье дело.
— Значит, да. — И на лице его появилось неодобрительное выражение.
Я посмотрела сердито, хотя как-то это не очень получается, когда лежишь на больничной кровати вся в шлангах. Такое ощущение собственной беспомощности, что трудно быть крутой.
— Я сказала то, что хотела сказать, Дольф.
— А ты щетинишься, только когда ответ «да», — сказал он.
И неодобрительный вид начал переходить в сердитый.
— Я всегда щетинюсь, когда меня спрашивают, трахаюсь я там с кем-то или нет. Попробуй спросить, встречаюсь я с ним или, черт побери, нет ли у меня с ним романа. Попробуй быть вежливым. Все равно не твое дело, но я, быть может — только быть может! — тебе отвечу на твой вопрос.
Он набрал полную грудь воздуха — при его грудной клетке это черт-те какой объем, и выдохнул очень медленно. Олаф повыше, но Дольф больше, мясистее, сложен как старомодный борец до тех времен, когда они все ушли в бодибилдинг. Он закрыл глаза и сделал еще один вдох. Выдохнул и сказал.
— Ты права. Ты права.
— Приятно слышать.
— Ты с ним встречаешься?
— Да, я с ним вижусь.
— Что можно делать на свидании с вампиром?
Кажется, это действительно был вопрос. Или так он заглаживал свою прежнюю грубость.
— Да то же самое, что на свидании с любым мужиком, только засосы получаются куда зрелищней.
Секунду до него доходило, а потом он уставился на меня, попытался нахмуриться, но засмеялся и покачал головой.
— Противно мне, что ты встречаешься с монстрами. И что трахаешься с ними, противно. Тебя это компрометирует, Анита. Приходится выбирать, на чьей ты стороне, и не уверен, что каждый раз ты оказываешься на стороне обычных людей.
Я кивнула — оказалось, что живот уже при этом не болит. Еще подзажило, пока мы разговаривали?
— Мне жаль, что у тебя такие чувства.
— Ты не отрицаешь?
— Я не собираюсь злиться и щетиниться. Ты о своих чувствах говоришь спокойно, и я отвечу тебе так же. Я не продаю людей, Дольф. Я многое делаю, чтобы жители нашего прекрасного города стояли и не падали — живые и мертвые, мохнатые и не шерстистые.
— Я слыхал, ты все еще встречаешься с тем учителем, Ричардом Зееманом.
— Ага, — ответила я осторожно, стараясь не напрячься. Насколько мне известно, полиция не знает, что он вервольф. Неужто его могут раскрыть? Я потерла рукой живот, чтобы отвести глаза в сторону и чтобы напряжение в теле, если оно у меня есть, отнесли за счет ран. Я на это надеялась.
— Я тебя как-то спрашивал, есть ли среди твоих кавалеров люди, и ты ответила отрицательно.
Я старалась не быть ни слишком спокойной, ни слишком взволнованной. Тут не своим миром я рискую, а миром Ричарда.
— Наверное, спросил, когда мы очередной раз поругались. Это у нас то и дело.
— Почему?
— Слушай, зачем столько вопросов о моей личной жизни? Тут опасные вампиры, которых надо поймать.
— Убить, — сказал он.
Я кивнула:
— Да, убить. Зачем тогда такой интерес к тому, с кем я встречаюсь?
— А почему ты не хочешь отвечать на вопросы о мистере Зеемане?
Мы вступали на тонкий лед. Дольф ненавидит монстров — любых и всех. Его сын помолвлен с вампиршей, и она пытается уговорить своего жениха стать нежитью. И отношение Дольфа к гражданам противоестественной природы изменилось от цинически-темного до совершенно опасного. О Ричарде он знает или подозревает?
— Честно говоря, Ричард — это тот, с кем я думала провести свою жизнь. И то, что мы валимся к окончательному разрыву, мне до сих пор больно. Устраивает ответ?
Он глянул на меня коповскими глазами: пробовал на вкус правду, взвешивал на весах ложь.
