Алексей Сквер - Беседы с грешниками
Мучила ли меня совесть? Нет, не мучила, я ничего противозаконного не делал. Закон нарушали те, кому было наплевать на запах таких делишек. А потом, ни кто особо не страдал, для нуждающихся освобождалась жилплощадь, а государство платило меньше социальных подачек. Совместная работа помогла мне приподняться, занять достойное место в обществе, купить тачку, кучу шмоток домашним насосам (наконец то они заткнулись и теперь занимались исключительно тратой денег периодически подбрасываемых мною). Было приятно позволить себе дорогую, стильную, новенькую одежду, классный парфюм, хороший табак и много других подобных вещей. Теперь я мог быть не хуже чем другие, я выбирал себе развлечения и женщин по вкусу. Отличное было время, но… Потом эти уголовники пожадничали с очередной квартирой и доблестные органы правопорядка накрыли почти всех, что согласитесь большая редкость. Ко мне не вело ни одного следа, и единственное что я потерял — это постоянную финансовую подпитку. Менты приходили в нашу контору, но я не сплоховал, учтиво ответил на все вопросы, разыграл изумление и негодование по поводу «этого беспредела».
Испытать отсутствие хороших денег я не успел, времени мне на это не дали. Отморозки, мочившие дедуль и бабуль, лишившись централизованного руководства, явились ко мне за комментариями. Моего красноречия хватило минут на 5, а остальное я вспоминал в реанимации, отвечая на вопросы следователя. Их повязали и посадили, доказать мою причастность к квартирам никто не пытался. Итогом взаимовыгодного сотрудничества стала закрытая черепно-мозговая, восемь сломанных ребер, двойной перелом руки, отбитые почки и кое-что по мелочи, но главное… Эти сволочи сломали мне позвоночник и единственное, чем я мог шевелить — это голова. Надежд на выздоровление не было, обсосав до нуля медики просто вышвырнули меня домой. Неподвижный инвалид был приделом мечтаний моей женушки. Она быстро сообразила, что к чему и упорхнула в неизвестном направлении. За мной ухаживала сиделка из моего бывшего ведомства, если это можно было назвать уходом. Родители умерли давно, и я стал тем одиноким существом, которых сам презирал совсем недавно. В ожидании очередного визита сиделки я жутко злился на этот мир, мой нынешний мир, пропахший мочой и калом, потом и гноем. Мне жутко хотелось принять душ, сходить в баню, или почесаться, просто почесаться. Я плавал в своих собственных нечистотах, а в глазах у меня был мой парадный костюм, вот этот. Он висел шкафу, приоткрытом шкафу и я мог видеть его, этот кусочек моего мира, прежней жизни, но я не мог к нему прикоснуться, надеть его, да что том говорить я встать не могу. Я умер уже давно, но каждый день или как это назвать не знаю, я умираю еще и еще раз, умираю мучительной жизнью, брошенный всеми, воняющий как бомж, я вижу кусочек того, к чему стремился и умираю раз за разом, раз за разом…
Его голос стих. Волны размеренно шелестели где-то в низу под нами. Они успокаивающе шуршали в повисшем между нами молчании, став фоном затянувшейся паузы. Я закурил, сказать было решительно нечего. Вспомнил маму. К старости все болеют, она у меня сердечница, говорит это у нас семейное.
— А знаете, почему я так подробно все вам рассказал — вдруг спросил собеседник. И не дожидаясь ответа пояснил — это единственная возможность почувствовать себя чистым от грязи, запаха, надеть этот костюм, оставаться в нем как можно дольше… Впрочем, вы все равно не поймете, ведь это нужно ощущать…
Он встал и сделал несколько шагов к краю обрыва. Земля разверзлась и поглотила этого человека, нет, существо, которое всю свою жизнь продавала всех оптом и в розницу ради своих благ. У каждого свои границы дозволенного, но я почему-то не мог думать об этом, перед глазами стояла моя мама, и я никак не мог отделаться от её образа, чтобы написать хоть строчку.
5. Лицемерие
Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой.
Ф. ЛарошфукоСледующий гость не заставил себя ждать. Из образовавшегося вихря каких-то жутких масляных чёрных хлопьев передо мной появилась она.
«Красивая».
«Красивая и… и опасная».
— Рассказывать ничего не буду, хули вылупился? — вызверилась дамочка попутно поправляя одной ей видимые изъяны в одежде. Ей было от силы лет 23–25.Стройную фигурку девушки больше подчеркивали, чем скрывали белые джинсы и блузка. Чёрные как смоль волосы гостьи, резко контрастируя с блузкой, наглядно демонстрировали приверженность их обладательницы к классике, впрочем, модной во все времена.
— Так таки и не будете? Может, присядете? Нет? Так и будете стоять? Хорошо, а как вас зовут?
— Звали… Галиной меня звали… — и присела рядом —..но это ничего не меняет, я не собираюсь ни перед кем оправдываться.
— А и не надо Галя. Мне сказано не исповедовать, а слушать. Какой грех достался вам?
— Лицемерие… Да тут в таком случае должны оказаться все кого я знала при жизни. Но Правдой наказана я одна. Я не встречала здесь никого, кто был бы вынужден, как я — всегда говорить то, что думает… Такое у меня наказание… говорить то, что думаю о людях… это ужасно… потому что люди по сути своей ужасны и отвратительны.
— А вы?
— А что я?
— Просто я заметил, что вы разделяете себя и остальных людей.
— Это не я отделяю, это меня отделили… не знала ни одного человека, чтоб он не лицемерил, но здесь их нет… почему?
— А кто вам сказал, что их здесь нет? Почему вы, Галя, решили, что вам предоставят возможность убедиться в том, что вы не одиноки в своих страданиях? Ведь ад это не благотворительная организация, насколько я понимаю…
— Что тебе от меня надо? Чего прицепился? Как банный лист к жопе… я не собираюсь ни перед кем оправдываться…суки… пожили бы вы в моей шкуре.
— Вам трудно жилось, Галя?
Она смерила, вежливо улыбающегося меня, взглядом. Её прищур влупил по мне мощным разрядом презрения, оставляя премерзкое ощущение, что меня определили в разряд идиотов, изредка достойных снисхождения и дополнительных пояснений.
— Мне вообще-то повезло, я родилась в обеспеченной семье. Отец был шишкой на металлургическом комбинате, в общем, достаток был на уровне, детство вообще, как сказку вспоминаю — лицо Галины на секунду стало мечтательным и на нём появилась полуулыбка. Меня аж прошибло искрой при виде её светлой печали по ушедшим хорошим временам. Девчонка была прекрасна. Я невольно засмотрелся на неё, забыв о вопросах, которые надо бы было ей задавать.
— Что? Небось, трахнуть меня хочешь? Вон глазки поросячьи как умаслились… у всех у вас на уме одно и тоже… уроды… ой извините…
