Ф. Коттэм - Дом потерянных душ
— Известно ли вам, мистер Ситон, что в Суррее произрастает больше деревьев, чем в любом другом графстве Англии?
— Нет, профессор. Этот факт мне неизвестен.
— Ирландский акцент. Вы из Дублина?
— Из Дублина. Правда, родился я в Брее. Это к югу от Дублина, на севере графства Уиклоу.
— На побережье.
— На побережье.
Профессор кивнул. Он все так же, не отрываясь, глядел в окно.
— В Суррее, конечно же, никакого моря нет. Нет ни солончаков, ни береговых ветров. Что, возможно, объясняет плотность древесного покрова.
Ситон промолчал.
— Этот лес на холме вырос задолго до основания здесь университета и, думаю, намного его переживет. Вы со мной согласны?
— Вполне возможно, профессор. Я бы даже сказал, вероятность этого не подлежит сомнению.
— Энтропия, — объяснил Кларк.
— Что-что?
— Вчера приходили рабочие с брандспойтами. Их обычно используют, чтобы смывать граффити со стен. Но здесь они нужны для очистки учебных корпусов от мха. В последнее время приходится все чаще их отскребать. А к утру мох снова нарос.
Ситон сидел, уперевшись локтями в колени. Он устал изучать профессорскую спину и принялся разглядывать свои руки.
— Каждый день приходит электрик. Каждый день уборные надраиваются и дезинфицируются. И все впустую. Энтропия, мистер Ситон. Поломка матрицы. Погружение в хаос.
Ситону было слышно, как потрескивают, моргая, флуоресцентные лампы в коридоре.
— Это не энтропия, профессор.
Профессор Кларк отвернулся от окна и, сняв очки, в упор посмотрел на Ситона. В свете лампы Колмана его глаза казались невероятно синими, а взгляд, как отметил про себя Ситон, слишком бесхитростным для человека, преподающего этику.
— С деревьями что-то не так, — предположил Кларк. — И в самом здании, наверное, есть что-то такое. А может, все это мне просто кажется?
— Боюсь, куда серьезнее.
— Вы боитесь… — простонал профессор, снова сев за стол.
— Что на вас нашло, когда вы повели их в дом Фишера?
— Вы можете мне помочь, мистер Ситон? Хоть кому-нибудь из нас? Вы похожи на священника. По крайней мере, на киношный образ священника. Этакий суровый мыслитель-богоборец, несущий пламя своей веры, которое вспыхивает еще ярче в оптимистическом финале картины.
«Да он же пьет! — догадался Ситон. — Скорее всего, водку».
Запаха спиртного Пол, впрочем не почувствовал. Все, надо уходить. Здесь ему делать больше нечего.
— Нет, профессор Кларк, я не священник.
— Но вы католик.
— Это не слишком помогает, — улыбнулся Ситон.
— Вы все же живы. А вы туда тоже ходили.
Глядя на обреченного человека, стоящего перед ним, Ситон повторил вопрос:
— Что заставило вас отвести туда этих девушек?
— Приглашение, разумеется, — ответил Кларк. — Я повел их, потому что нас туда пригласили.
Ситон помолчал, пытаясь переварить услышанное.
— Могу я узнать, кто именно вас пригласил?
— Питер Антробус. Аспирант философского факультета. По крайней мере, он так отрекомендовался. Но мне кажется, имя это вымышленное, и корочки у него были такие же фальшивые, как и те, что вы мне только что предъявили.
Эти слова заставили Ситона снова опуститься на стул.
— Расскажите мне все, профессор. Начните с самого начала. Я хочу услышать от вас все, что вы знаете об этом самом Питере Антробусе. И я непременно услышу. Вы, конечно, пьяны, но все же не настолько забыли этику, чтобы не понять: вы в моральном долгу перед теми девушками.
Ситон посмотрел на часы. Ему совсем не улыбалось шагать в темноте по хрустящему гравию университетских дорожек. И вообще, ему хотелось оказаться сейчас подальше от этого места до наступления сумерек. Он не хотел идти на риск еще раз столкнуться с обладателем гетр. За окном из низкой иссиня-черной тучи не переставая лил дождь. Но было всего два часа дня. Ситон поудобнее уселся в кресле, и профессор начал свой рассказ.
5
Дорога на Уитстейбл вела почти прямо на восток, и Ситон двигался навстречу ночи, оставляя позади закат, слабо пробивающийся сквозь облачность и отражающийся в зеркалах заднего вида Восточнее Уэстерхэма, в нескольких милях от него, проходила трасса М-25. Свернув на нее, можно было бы влиться в поток спешащих за город на выходные машин и до самого Боксли ехать на приличной скорости. Но Ситон предпочел добираться проселочными дорогами. Дождь все не переставал, но электроника приборной доски хотя бы не преподносила больше неприятных сюрпризов.
Поездка Уитстейбл сулила Ситону сомнительное удовольствие. Девушку, совершившую попытку самоубийства, звали Сара Мейсон, ей было девятнадцать. И отец, и мать у нее умерли, а ближайшим родственником был брат Николас. Как-то связанный с армией, он взял отпуск по семейным обстоятельствам для ухода за сестрой. Сейчас она находилась в родительском доме, перешедшем в собственность Николаса. Здание в викторианском стиле ничем не выделялось из точно таких же, выстроившихся вдоль городского пляжа под названием «Гребень волны».
Ник Мейсон был искренне рад встретиться со специалистом по душевным травмам из Лондона. Но не у себя дома. Он готов был проконсультироваться с Ситоном, доверив наблюдение за сестрой опытной сиделке. С психологом из Лондона он решил встретиться в «Доспехах Пирсона» — ресторанчике, славящемся блюдами из морепродуктов в городе, славящемся добычей этих самых морепродуктов. Мейсон нанял трех сиделок, обеспечивавших сестре круглосуточный квалифицированный уход.
— В каких войсках он служит? — поинтересовался Ситон у Коуви.
— Это мне выяснить не удалось, — ответил тот. — Что, как мне кажется, уже говорит само за себя.
Впрочем, по дороге в Уитстейбл голова Ситона была занята не крабами и омарами и даже не вопросами ведения тайных войн в духе «плаща и шпаги». Он вспоминал рассказ, услышанный в унылом кабинете профессора Кларка, где тот пытался спастись от плесени и перебоев с электричеством. Сидя за рулем «сааба», Ситон снова и снова прокручивал в уме услышанное.
Питер Антробус был тридцатичетырехлетним аспирантом, писавшим докторскую диссертацию по философской этике. Благополучно получив степень бакалавра, он катился вперед по академическим рельсам, щедро смазав их финансовой независимостью. Благодаря этому Антробус мог учиться, не гоняясь за стипендиями и не участвуя в мышиной возне вокруг получения грантов. Напротив, его сотоварищи поговаривали о крупном пожертвовании, внесенном его родителями в фонд университета. Старинное происхождение их капитала позволяло им потворствовать увлечению сына чисто абстрактной наукой и не считать его занятия пустой тратой времени и пренебрежением карьерными возможностями.
