Эдвард Кэри - Заклятие дома с химерами
Представители нашего рода посторонних к себе не подпускали. Айрмонгеры жили лишь с Айрмонгерами, а чистопородный Айрмонгер — это вот что: несгибаемое упрямство, общая угрюмость и непроницаемое, как у игрока в покер, лицо. Нас, таких Айрмонгеров, была целая орда: кузины и кузены, тетушки и дядюшки, бабушки и дедушки всех возрастов и габаритов — и все связаны кровными узами. Естественно, содержание такой оравы Айрмонгеров, коих надо было и обуть, и одеть, и накормить, требовало целой армии прислуги. Прислуга набиралась тоже из Айрмонгеров, но не из чистопородных, а из полукровок. Если, скажем, в далеком прошлом кто-либо из Айрмонгеров почему-то был женат на чужой, то следующие поколения могли идти по стопам родителей, но рассчитывать на полнокровное Айрмонгерство им не приходилось. Сколько в доме было слуг, даже прикидывать не берусь, ведь были среди них такие, что роились в своих сотах где-то глубоко в погребах, а были и такие, что копошились далеко на Свалке — ни те, ни другие наверх не поднимались.
Итак, будучи уже наверху, я пробирался коридором, бóльшую часть которого, как я понимаю, стащили с какой-то фабрики в Килбери, как вдруг весь дом содрогнулся от основания до крыши. Я успел ухватиться за стену и удержался на ногах, ощущая толчки. За толчками последовал душераздирающий визг. Этот визг мог бы напугать кого угодно, но только не Айрмонгера: дело обычное — так подъезжал дедушкин паровоз.
С утра паровоз отходил от Дома-на-Свалке маршрутом на Лондон, а возвращался уже затемно, всякий раз лязгом тормозов и воем паровозной трубы приводя в содрогание весь дом. Поезд подходил к платформе в подвалах дома, откуда дедушка поднимался на лифте, приводимом в движение несчастными мулами, которые никогда не видели дневного света. Дом-на-Свалке соединялся с далеким городом подземкой, что проходила аккурат под просторами дома.
Мой дед, Амбитт Айрмонгер, носитель Предмета в виде серебряной плевательницы, куда он с великой точностью мог посылать свои плевки, и был тем, кто властвовал над всеми нами. По велению службы дед то и дело ездил туда-сюда; когда он уезжал, весь дом вздыхал с облегчением; по мере же того, как день клонился к закату, дом начинал изнывать в тревожном ожидании дедова возвращения. Когда слышался вой приближающегося локомотива, дом взвизгивал в ответ и вздрагивал всем своим естеством. Потом все опять затихало.
Так вот, когда все утряслось, я двинулся дальше. Мой путь пролегал склизкими коридорами, которые перемежались маленькими клетушками — те, видимо, служили жилыми комнатами в свою бытность в том, большом, мире, откуда и были перетянуты к нам. Так, во всяком случае, я про себя решил в пору моих предыдущих странствий по здешним местам. Да и что еще я должен был думать, если нигде, кроме Дома-на-Свалке да куч перед ним, никогда не бывал?
Я решил, что здесь мне будет покойнее, нежели внизу, а одиночество, залог покоя, можно разделить со знакомыми насекомыми, снующими по своим делам, грызунами и блохастой нечаянной чайкой, что ненароком забилась в дом, а теперь никак не может выбраться. Но едва я забрел в комнату, где в былой жизни обитал некий мелкий торговец из Хэкни, как в тишине послышался приглушенный торопливый шепот. Он означал лишь одно: здесь был кто-то еще, а выдавало его имя.
— Томас Кнапп.
В тот же миг в глаза мне ударил свет, лампа колыхнулась и чуть не задела мое лицо.
На меня объявлена охота
— Эй, кто там? Ты что тут делаешь? А ну, выходи на свет!
Из темноты выплыл младший ключник, наш весьма отдаленный родственник Ингус Бриггс, что, впрочем, было предсказуемо, ибо имя Томас Кнапп носил его предмет рождения, рожок для обуви из черепашьего панциря. Мистер Бриггс был известен прежде всего коллекцией булавочных подушечек, что содержались у него в гостиной (подобная была Предметом девушки, в которую он был влюблен). Как-то раз в припадке откровенности он показал мне свою коллекцию и даже пытался уболтать меня воткнуть пару-тройку булавок в подушечку — занятие, которому, как я подозреваю, он с упоением предавался каждый вечер по завершении трудового дня. За вечер он мог вогнать в подушечку не одну сотню иголочек-булавочек[3], находя в том, как по-разному они проникают в материю разнообразной фактуры, ведомую одному лишь ему отраду. Бриггс был личностью мелкой, но блестящей. Пока он был мал (а таким он и остался), старики Бриггс, небось, обрабатывали его каждый день, ежеутренне и ежевечерне, не только средством для натирания медных пуговиц, но и какой-нибудь серебрянкой, таким образом тщась увидеть в нем свое любящее отражение.
— Что вы здесь делаете, мастер Клод? — спрашивает он.
— Скажем так, странствую в здешних краях, — отвечаю.
— Остерегайтесь! Ибо если застукают вас за этим занятием, то вам несдобровать. Здесь странников не только не любят, но даже настроены решительно против них. Так что постарайтесь не попасться.
— Спасибо, Бриггс! Постараюсь. Но сам-то ты, надеюсь, не против?
— Я против свечей и фонарей, то есть против того, чтобы их ставили людям. Я против ковров, и против метел, и против тех, кто натирает ваксой сапоги. Тут вещь такая: я против тех вещей, что мне противны. С людьми хуже: как бы я к ним ни относился, я сам отношусь к ним. Я против тех, кто стоит ниже меня. Но как мне быть против тех, кто выше, когда быть среди них я сам не прочь, лишь бы не прочь были они сами. Да чтобы я… да ни за что! Кстати, что там слышно о ручке тетушки Розамути?
— Мне очень жаль, Бриггс, но я ее не слышу.
— Какой удар для всех, кто с ней знаком…
— А ты, Бриггс, — в свою очередь поинтересовался я, — не видал ли часом кузена нашего Муркуса?
— Именно. Не далее часу назад он был замечен на вашей, мастер Клод, лестничной клетке, вслед за чем вступил в соприкосновение с мастером Туммисом.
— Бедняга Туммис! А что ведомо на сей момент?
— След теряется. Но с вашей стороны было бы разумным ходом… э-э-э… не ходить ни в Мраморный зал, ни в трапезную, а также воздержаться от посещения чайной, что за кухней, как и любого другого помещения на нижних этажах. Более того, на вашем месте я бы замкнулся в себе, будто вы — пустое место. Ох, неспроста до моего слуха донеслись шаги — как раз над моей головой. И вот поэтому я здесь. Мастер Муркус весьма решительно настроен найти вас, мастер Клод. Пока все прочие норовят дойти до ручки… э-э-э… тетушки Розамути, он рыщет по шкафам и под лестницами. А значит, сдалась ему эта ручка — он вышел на крупную дичь. Вы понимаете, о ком я.
— Спасибо, Бриггс, ужасно благодарен.
