Алексей Атеев - Тьма
– Есть, есть, – подтвердил и Валька. – Лыбится.
– А я говорю: нет! – завелся Толик.
Близнецы с обеих сторон наклонясь над телом, всматривались в лицо.
– Все ж таки поменялось лицо, – наконец сформулировал свои наблюдения Славка. – Мы когда его еще сюда тащили, я обратил внимание: он какой-то грустный, вроде тоскует о чем.
– Станешь тут грустным, когда в тебя целую обойму всадили, – добавил Валька.
– А теперь, – не обращая внимания на реплику брата, продолжал Славка, – в лице появилось будто сияние, словно он – ангел.
– Какой еще, на хрен, ангел! – заорал Картошкин.
– Да ты внимательно погляди.
– Ничего такого не вижу.
– Кончайте, ребята, орать, – одернула спорщиков мамаша. – Улыбается… не улыбается… Как он может улыбаться, когда мертвый. Вы сами подумайте. А в том, что он мертвый, нет никаких сомнений. И хватит об этом балаболить. День-то к вечеру. Скоро темнеть начнет. Давайте-ка его побыстрее обрядим да на кладбище свезем.
Очень скоро обряженный в саван мертвец был уложен в гроб, а гроб водружен на ту же тележку, в которой тело привезли в картошкинский дом. Мамаша собрала для поминок нехитрую снедь: хлеб собственной выпечки, свежие огурцы, нарванный в огороде лук, прихватила кусок сала, завернутый в чистую тряпочку, и, конечно, непременную бутылку с самогоном.
Наконец тронулись. Толик и Иван опять впряглись в постромки телеги и потащили ее вперед, а по сторонам шли близнецы. Славка нес лопаты и веревки, а Валька – два табурета.
Действительно, начинало вечереть. Солнце, укутанное в ржавую дымку, клонилось на запад, но по-прежнему было очень знойно. Парило, словно перед грозой. До кладбища тащились целый час, хотя оно, по сути, находилось совсем рядом. Собственно говоря, и телега и ее груз были для двоих крепких мужчин легки, однако Ивану казалось: ничего более тяжелого он в жизни не таскал. Словно кто-то невидимый держал тележку за колеса, не давая ей двигаться с нужной скоростью. Видимо, Картошкин испытывал те же нагрузки, что и его напарник, поскольку не успели они сделать и половину пути, он попросил остановиться и передохнуть.
– Может, мы дальше потащим? – неуверенно спросил Славка.
– Сами справимся, – буркнул Толик.
– По стаканчику с устатку? – предложила мамаша, но Картошкин отрицательно замотал головой.
Улицы Верхнеоральска, по которым пролегал путь похоронной процессии, были все так же пустынны, как и днем, когда тело Шурика везли к Картошкиным. Вернее, на этот раз они вообще не встретили ни души. Однако Иван почти физически ощущал, как десятки глаз таращатся на них из-за занавесок на подслеповатых окнах или через щели в заборах. Во взглядах этих ему чудился затаенный, непонятно почему возникающий ужас.
«Чего они боятся?» – размышлял Иван и не мог понять причины.
– Смотрят, гады, – себе под нос произнес Толик.
– Кто? – спросил Иван, хотя прекрасно понял, кого Картошкин имел в виду.
– Обыватели, – отозвался тот. – И ведь никто не выйдет проститься. А когда он был жив, они все топтались у нашей калитки. Чуда ждали. Уроды!
– Как ты думаешь: чего они боятся?
– Ясно чего. Порчи.
– Серьезно?!
– А то! Они всех нас прокаженными считают, потому что мы с ним дружбу водили.
– Чего он им плохого сделал?
– Как чего? Нарушил привычный ход жизни. Сеял смуту, прельщал… Поэтому и извели.
– Хочешь сказать: милиционер действовал по чьей-то указке?
– Кто ж его знает. Может, подучили, а скорее всего, по собственному разумению. Ведь Плацекин такой же, как те, за окнами. – Толик указал на дом, мимо которого они проходили в данную минуту. – И мозги у него такие же куриные. Да и девчонка его тут еще затесалась… Вот крыша и съехала.
Процессия вышла на окраину городка. Впереди, через дорогу, располагалось старое кладбище.
– Ты, Толька, помнишь, где тебя хотели схоронить? – спросила мамаша.
– Примерно. Где-то в дальнем углу, где самоубийц погребают.
– А еще утопленников и опойц, – ввернул Валька.
– Значит, нам там самое место. На кладбищах – как в жизни. Имеются престижные районы, потом места для тех, кто попроще, и, наконец, неудобья для всякой швали, вроде нас.
– Я себя швалью не считаю, – недовольно сказала мамаша.
– Дело не в том, кем ты себя считаешь, – засмеялся Толик, – а в том, кем тебя считают другие.
Между тем вокруг неожиданно помрачнело.
– Ночь, что ли, начинается? – озабоченно спросила мамаша.
– Не ночь, а, похоже, гроза идет. Гляньте на небо, что делается!
А там действительно творилось нечто невообразимое. Громадная туча надвигалась с востока. Мелкие кудрявые облачка, точно стая розовых фламинго, в страхе разбегались перед фиолетово-черным чудовищем, однако туча проглатывала их одно за другим.
– Давненько грозы не наблюдалось, – сказала мамаша.
– С того самого вечера, как мы Тольку хоронили, – заметил Славка.
– Да, лило тогда крепко, – подтвердил Валька.
– От воды я и очнулся, – сообщил Картошкин.
– Может, и этот так же? – предположил Славка.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – насмешливо заметил Толик. – Веришь, что он оживет?
– А вдруг.
– Ну, ты, братан, даешь. Восемь дырок в нем!
– Но ведь бывают чудеса. Взять хоть тебя…
– Я же говорю: в летаргическом обмороке был! – с неожиданной злостью произнес Картошкин. – Что ты заладил!..
– Ладно, пускай в обмороке, – не сдавался Славка, – а соколовский пацан? Он что, тоже в летаргическом?
– Насчет пацана не знаю, но в чудеса я не верю.
– А я верю, – произнес Славка.
– И я, – поддержал братца Валька.
– Ну, допустим, он оживет. Вам-то какая от этого радость? Вы же совсем недавно толковали, что вовсе не любили его, а только терпели.
– И ты то же самое говорил.
– Ладно, говорил. Но скажите мне: зачем он вам? Водку он не пил, болтал разную чепуху…
– С ним интересно было, – отозвался Славка. – Как-то, знаешь ли, необычно. И чувствовал я себя иначе. Будто уже не подонок, не грязь, а личность. Человек, другими словами.
– Точно, – сказал Валька.
У края пустынного шоссе, шедшего мимо города, тележку остановили. Иван и Картошкин подняли гроб на руки и понесли к кладбищу. Вот и проломленная ограда из дикого камня.
– Нам влево, – произнес Толик.
Едва заметная тропинка вилась по донельзя запущенному кладбищу через бурьян и заросли крапивы, мимо старинных и современных надгробий. Ивану, шедшему сзади, приходилось довольно туго. Он то и дело, спотыкался. Кроссовки цеплялись то за неведомо откуда взявшуюся ржавую проволоку, то за вылезшие из земли корни кустов и деревьев; ноги проваливались в небольшие ямы, похоже, просевшие могилы.
