Игорь Денисов - Судья
Все еще умоляла пощадить щенка.
Щенок вжался в угол, впившись пальцами в пухлые щеки. На джинсах расплывалось мокрое пятно.
Илья подошел. Уставился на ребенка.
«Сатана отверг меня», вспомнил он.
Лицо Инны.
Труп матери на ковре.
В ребенка Илья выстрелил четыре раза.
Точилин нашел Быстрова сидящим на пне. Пень оброс серо-зеленым мхом. Быстров закрыл лицо руками.
Следователь положил раскаленный добела пистолет на мягкую почву. Сел рядом, вытирая со лба пот. Быстров убрал руки от лица.
— Зачем ты пришел? — спросил он, глядя на деревья.
Точилин усмехнулся.
— Я надел бронежилет, прошел в дом. По лестнице спустился один из них, татарин. Я пустил ему пулю между глаз. Выстрел услышали в комнате наверху. Ответное убийство не заставило бы себя ждать. В этом я был уверен.
Не давая Озерову время на размышление, я взбежал по ступенькам на второй этаж, вышиб плечом дверь. Влетел, насквозь пробежал комнату и нырнул за бильярдный стол. Озеров выстрелил в меня из угла — он там сидел в кресле. Перед ним на коленях стояла заложница. А он выстрелил в меня. Идиот. Нужно было выдержать паузу, а не пытаться снять меня в полете.
Я вскочил и выстрелил.
Точилин поморщился.
— Прострелил ему сердце. Мерзкое ощущение — убить человека. Даже такого подонка. Но… в некотором роде приятное.
Быстров медленно повернул голову.
— Постой. Ты сказал, женщина стояла на коленях. Ты имел в виду мать убитой?
Точилин с усмешкой хлопнул капитана по плечу.
— Успокойся. Он никого не убил. На коленях стояла та, беременная. Озеров блефовал. Я же говорил.
Секунду Быстров смотрел Точилину в глаза. В следующий миг кинулся ему на шею.
— Спасибо, дружище! Господи, как я рад!
Тот неловко рассмеялся. Оттолкнул друга.
— Ну-ну, остынь! Кстати, — Точилин показал ему забинтованную ладонь. — Он все-таки меня зацепил.
Они замолчали. Где-то в лесу пели птицы.
— Тебя уволят.
— Никогда. Я слишком важен. Таких шизанутых, как я, еще поискать.
Глядя на заходящее солнце, Быстров покачал головой.
— Я думал, что Озеров ее убил. Понимаешь? Все, я ухожу из ментуры. Хватит с меня. Сыт по горло.
Точилин промолчал.
Илья вошел в залу, где они с Инной провели столько счастливых минут. Где она так сладко кричала, когда он трахал ее.
Бил ее.
Кровь на ковре.
Илья потянул носом.
Запах Инны еще витал здесь. Волна счастья и нежности поднялась в его душе.
Илья чувствовал себя превосходно. Полчаса назад на его мобильный пришло сообщение: Тверская, 6. Он нашел улицу и дом. Через дорогу на столбе висела трансформаторная будка. Илья нашел внутри пакет из-под сока, полный героина. Он принял дозу в заброшенном сарае.
Так что теперь ему хорошо. Лучше и быть не может.
В кресле спиной к нему сидел согбенный старик в мятом костюме. Он смотрел в окно. За окном темнело.
Илья молча разглядывал старика.
Он вздрогнул. Медленно поднялся.
Илья включил торшер. Свет выхватил из мрака обрюзгшее лицо.
Илья растянул губы в улыбке.
— Здравствуй, папа.
Вокруг Высоких Холмов горохом рассыпаны мелкие поселки в десять домов. Сергеевка — один из них. Уехать отсюда можно только на электричке. Вернуться сюда никому не придет в голову. Это место, где все знают друг друга, воду носят ведрами, а в магазине дают продукты в кредит.
Три месяца назад в дверь одного из ветхих домиков, поздно вечером постучали два подростка.
Открыла маленькая, сухая старушонка. Подростки попросили воды.
Бабушка провела их в дом. Подала кружки.
— А ты одна живешь, бабушка? — спросил один из них, глотая студеную воду.
— Ох, сынки, одна, одна… Дед в могиле, уж скоро три года.
— Как же вы… справляетесь? — спросил другой.
— Соседи помогают. Воду носют. В магазин если идут, то мне буханку, или к чаю чего. Да я их не прошу, сами.
— А родственников у вас нет? — скорее утвердил, чем спросил первый. Продолжая оглядывать дом.
— Нет, сынушка, нету. Да я привыкла. Ничего. В войну жили, детьми были, голодали, мы привычные. С божьей помощью.
— А пенсию регулярно платят? — заботливым тоном спросил второй, ставя кружку на печку и отирая губы рукавом.
— Хорошо, хорошо платят, сынки родные, спасибо. Вот, 9-го числа пойду. Спина болит, а надо сходить.
Сынки поблагодарили и вышли.
Они возвращались тем же путем, каким пришли — по железнодорожному полотну.
— Прикольная старушенция, да? — спросил тот, что был пониже и послабее.
— Вонючая она, — поморщился высокий — лидер. — И хата у нее отстойная.
Вечером девятого числа ребята снова постучали в дверь отстойной хаты.
Бабушка открыла, подростки ворвались в дом. Припугнув ножом, потребовали отдать все деньги. Одинокая пенсионерка подчинилась.
Весь последующий месяц она, по памяти военного детства, питалась ягодами и травами. Чтобы хоть немного поесть, ей приходилось целый день собирать ягоды по лесам и оврагам, и к вечеру все кости и суставы грызло болью. От голода началась сердечная аритмия, выпадали зубы.
О происходящем бабушка никому не рассказывала. Она думала, тот случай был единичным, дальше пойдет как прежде, а месяц она протянет. К тому же в ней, заставшей бомбежки и воспитанной советской системой, за долгие годы выработалось терпение и рабское смирение, ложная гордость. Бьют, обманывают, издеваются — терпи, не жалуйся. Будь сильным. Ну, если осел, которого понукают хлыстом, который сносит любые издевательства — сильный, то конечно.
Бабушка была слабая, больная, одинокая, ничего не знала о «защите достоинства личности», которое будто бы гарантировано Конституцией, и совершенно не знала новомодной привычки вопить о своих правах по любому, самому ничтожному поводу. Жители поселка ничего не знали.
Только одна женщина, продавщица в магазине, что-то почувствовала. Буханку принесет, пакет молока, пачку печенья — за свой счет. Спрашивала, мол, что случилось. Но бабушка молчала.
До следующей пенсии, с помощью сердобольной женщины и собственной, дотянула.
И все повторилось. В дверь постучали, бабушка открыла, и вся пьеса повторилась от и до.
Подростки потребовали денег. Лидер начал их пересчитывать, уронил деньги в подпол. Бабушку заставили спуститься вниз и, ползая по грязи в темноте, наощупь подбирать бумажки. Потом грабители убрались.
Наступило девятое число третьего месяца, и в дверь снова постучали.
Здоровые ребята, уже привычно, как к себе домой, ввалились в дом.
