Дин Кунц - Очарованный кровью
Потом она вспомнила свое торжественное обещание покончить с собой, но не быть свидетелем полного морального уничтожения девочки, запертой в подвале. Так Кот думала утром, уверенная, что сумеет найти достаточно мужества, чтобы перегрызть себе вены на руках и истечь кровью. Боль — она знала — будет острой, но относительно недолгой… а потом она как будто уснет, перешагнет из темноты кухни в другую тьму, которая станет для нее вечной.
Кот перестала плакать. Глаза ее были сухи, да и ритм сердечных сокращений оказался на удивление медленным — совсем как у человека, который спит тяжелым сном без сновидений, вызванным сильнодействующим успокаивающим.
Кот подняла руки к лицу, согнула их назад, насколько это было возможно, и растопырила пальцы, чтобы видеть глаза оленя.
Потом она поднесла губы к тому месту, где собиралась сделать первый укус. Вырывающееся изо рта дыхание обожгло холодную кожу.
Последний свет за окном погас. Далекие горы и небо слились в одно, превратились во что-то огромное, черное, неверное, похожее на зыбь на поверхности ночного моря.
С расстояния восьми футов Кот едва могла разглядеть белую — «сердечком» — мордочку оленихи, но глаза благородного животного продолжали сиять ей даже в чернильной мгле.
В поцелуе смерти Кот прижалась губами к запястью и почувствовала свой странно ровный пульс.
Сквозь тьму она и вапити-часовой продолжали пристально смотреть друг на друга, и Кот не могла бы сказать, она ли загипнотизировала животное или оно загипнотизировало ее.
Потом она снова прижала губы к запястью. Та же прохладная кожа, то же мощное биение пульса.
Кот слегка раздвинула губы и попробовала захватить зубами складку кожи. Похоже, ей удалось сжать между резцами достаточно собственной плоти, чтобы нанести серьезное повреждение. В крайнем случае, она могла добиться своего со второго или даже с третьего раза.
Она готова была уже сжать зубы, когда вдруг поняла, что никакого мужества это не требует. Даже наоборот: не перегрызть себе вены — вот что было бы настоящей доблестью!
Но ей было плевать на доблесть, а за мужество она не дала бы и крысиного хвоста. Она уже уверила себя, что ей чихать на все на свете. Единственной целью, которая по-настоящему влекла Кот, было положить конец собственному одиночеству, боли и болезненному ощущению тщетности любых надежд.
Но была еще девочка в подвале. Была Ариэль, запертая в ненавистной тьме и тишине.
Некоторое время Кот сидела неподвижно, изготовившись к решающей атаке на свои вены и сухожилия.
Сердце ее по-прежнему билось мерно и ровно, а в промежутках между ударами его заполняло спокойствие глубокой воды.
Затем, сама не заметив как, она выпустила из зубов складку кожи и вдруг осознала, что опять прижимает губы к своему невредимому запястью, ощущая в нем уверенное, мощное, триумфальное биение… жизни.
Олень за окном исчез.
Исчез?..
Котай даже удивилась, увидев лишь темноту на том месте, где стояло благородное животное. Она была уверена, что не закрывала глаз и даже не моргала; должно быть, она просто находилась в некоем подобии транса и у нее произошло временное выпадение зрения, поскольку статная фигура вапити растворилась в ночной темноте так же таинственно и необъяснимо, как дематериализуется внутри искусно задрапированного черного ящика помощник циркового иллюзиониста.
Кот почувствовала, что ее сердце неожиданно забилось сильнее и чаще.
— Нет, — прошептала она, обращаясь к темной кухне, и это слово было одновременно обещанием и молитвой.
Сердце — это удивительный мотор — торопясь и захлебываясь, вывозило, вытягивало Кот из серой трясины, в которую она едва не погрузилась с головой, и ей даже показалось, что вокруг слегка посветлело.
— Нет. — На этот раз в ее голосе прозвучал вызов. Она больше не шептала.
— Нет!
Кот с силой тряхнула цепями, словно была норовистой лошадью, вознамерившейся разорвать постромки.
— Нет, нет, нет! Нет, черт возьми!!! — Ее голос был достаточно громким, так что она даже услышала эхо, отразившееся от стенки холодильника, от стекла духового шкафа и выложенных керамической плиткой рабочих столиков.
Кот попыталась отодвинуться от стола и встать, но цепь, петлей охватывающая массивную центральную тумбу стола, ограничивала ее свободу.
Даже если бы Кот уперлась каблуками в пол и попыталась отъехать назад, то, скорее всего, она все же не смогла бы сдвинуться с места или — дюйм за дюймом поволокла за собой и обеденный стол. И сколько бы она ни старалась, ей не удалось бы натянуть цепь достаточно сильно, чтобы разорвать ее.
Но решимость Кот не сдаваться все еще была тверда как алмаз.
— Нет, черт побери, нет. Невозможно… Нет! — бормотала она, стискивая зубы.
Она подалась вперед, туго натянув вторую цепь, что шла за ее спиной от левого наручника к правому. Сзади она была переплетена с вертикальными спицами спинки стула, скрытыми привязанной к ним мягкой подушечкой. Кот напряглась, надеясь услышать треск сухого дерева, потянула сильнее, дернула раз, другой, потом навалилась всей своей массой и вдруг почувствовала, как острая боль, словно кнутом, обожгла шею и правую сторону лица. Это были последствия сильного удара, который нанес ей Вехс, но Кот не собиралась сдаваться боли. Она рванулась изо всех сил, наверняка расцарапав эту чертову мебель, и принялась тянуть и тянуть, одновременно слегка наклоняя стул вперед на передних ножках и прижимая его к полу весом своего тела.
Она дергалась и рвалась до тех пор, пока мускулы на руках не затряслись от неимоверного напряжения.
Нажимай.
Кот захрипела от напряжения и разочарования, чувствуя, как раскаленные иглы боли впиваются в затылок, шею, плечи и руки.
Жми давай!
Она вложила все что можно в новое титаническое усилие и так стиснула зубы, что челюстные мышцы свело судорогой. Она налегала на цепь и тянула ее до тех пор, пока не почувствовала, что вздувшиеся на горле и на висках артерии вот-вот лопнут, и не увидела перед глазами бешено вращающиеся шестеренки серебристо-белого огненно-красного цветов. Но ее усилия не были вознаграждены. Спицы в спинке стула оказались на удивление толстыми и прочными, но и соединены они были надежно.
Сердце Кот стучало оглушительно громко, отчасти из-за напряженной борьбы, отчасти потому, что она вся буквально кипела от восхитительного предвкушения близкой свободы. Это было безумно, безумно, безумно глупо — она же все еще была скована цепями и наручниками и не сумела пока ни йоту приблизиться к тому, чтобы разорвать оковы, — однако отчего-то Кот чувствовала себя так, словно она уже освободилась и ожидала только того, чтобы реальность догнала ощущение и чтобы свобода, которой она для себя желала, скорее стала явью.
