Джон Маркс - Страна клыков и когтей
Но, думая сейчас о том сентябрьском утре, я с абсолютной ясностью понимаю одно: тот день стал первой вехой на моем пути в Трансильванию. В тот день зазвучали шепотки у меня в голове.
До того как это случилось, я была счастлива. Мой опрометчивый и неразумный роман с моим тогдашним начальником в «Омни медиа», мистером О'Мейли, закончился — благодаря моей решимости. Мы с Робертом познакомились в баре «Маритайм» и понемногу сближались. Я ходила пешком двадцать кварталов от его квартиры в Вест-Виллидж на работу. За полгода до того с помощью мистера О'Мейли я заполучила место у Остина Тротты. Я сбросила десять фунтов на диете Эткинса и выглядела просто потрясающе, лучше, чем когда-либо после колледжа.
Через час после моего прихода на работу та благословенная счастливая девчонка умерла навсегда. Теперь я понимаю. Я услышала первый взрыв и сразу решила, что это теракт, хотя самолет мне в голову не пришел. Никому не пришел бы. Но мой дядя был во Всемирном Торговом Центре во время первого теракта в девяносто третьем и живо описывал, как люди спускались в дыму с восьмидесятого этажа. Я собрала друзей, заставив их выключить компьютеры и повесить трубки. Никто меня не назначал пожарным, но я повела их прочь от лифтов к пожарному выходу. Я всех вывела. Это я все сделала. Я была спокойна, как техасский пруд. Спустившись, мы пошли быстрее — по Либерти-стрит к Черч. Во внешнем мире царил хаос, метались копы, никто ничего не знал, северную башню скрывала южная, возвышавшаяся обычной своей безмятежной и сверкающей голубизной. Впереди поднимались клубы дыма, и мы поняли, что нас ожидает нечто ужасное: мы ведь журналисты, и такое в нашей жизни в порядке вещей. Но потом показался угол южной башни, и я была не готова. «Не смотри!» — крикнул Иэн. Но я работаю на телевидении. Мы всегда смотрим, и я посмотрела, и меня затопило странное чувство. Люди прыгали из окон. На площади внизу уже лежали тела, уже полыхали костры. Я подняла взгляд — счастливая девчонка на пороге последнего своего мгновения. Я чувствовала себя в ее теле, ощущала ее страх, ее горе, ее растерянность, ее воспоминания и неверие. Думаю, в то мгновение моя личность, внутреннее мое я — как бы там его ни называть — начало рушиться. Но этого было мало. За грех любопытства, за то, что я не отвела взгляда, мне показали еще. Пока перед моим внутренним взором вставали очертания моей новой жизни, второй самолет врезался в южную башню.
Меня увел Иэн… милый, милый Иэн. Он подталкивал меня, Стимсона и еще нескольких человек, и мы перебежали Черч-стрит, через финансовый квартал — не останавливались до самого Бруклинского моста.
Держась за руки, мы выбрались на середину, пытаясь дозвониться по сотовому до родных, оглядываясь со страхом. Оно было там, я была там, на мосту, когда первая башня рухнула в смерче пыли. Здание вторило тому, что уже свершилось во мне. Мне не нужны были ни страшные байки, ни анализ нашей психической травмы, не требовалось пережевывать случившееся, даже в первый день на старом месте, когда я вышла на Либерти-стрит и добралась до недавно открытой вновь станции подземки. Я занималась прежним делом, просто плыла по течению. Локайер сделал одолжение, не подбрасывая мне историй, связанных с тем терактом. Я делала свою работу, я создавала себе репутацию в «Часе», я приняла предложение Роберта.
Таков был мой маленький карточный домик.
Сидя за рабочим столом, я пишу эти мучительные заметки, и меня омывают волны тоски и томления. Мне хочется очутиться за тридевять земель отсюда. Я жажду оказаться кем-нибудь другим. Эти мысли — передышка от усиливающейся болезни, умаление напряжения у меня за спиной. Я способна сдерживать свою жажду крови. Но образы меня не оставляют. Я — та девушка, я — тысячи девушек, я чувствую их жар. Я в западне, сложенной из них. Я на этаже одной из башен, и пол уходит у меня из-под ног. Я — Клемми, и она стоит у окна, а температура растет. Материальный мир словно расплывается. Шум мира загробного оглушает. В Румынии я ощущала близость убийств — пятидесяти-, сто-, двухтысячелетней давности так, будто бы они случились вчера. Они лучатся торжественным жизнеподобием. Здесь, на двадцатом этаже, я слышу рев серого моря.
Неудивительно, что Торгу так скверно выглядит. Неимоверный груз его знания сломал бы кого угодно. Знание разъедает как ржавчина, смыть которую может лишь кровопролитие. Людям не полагается ощущать знание в себе. Мне не полагается. Беря себя в руки, я оглядываю кабинет. Панорама заставляет на мгновение собраться. Висящая на ручке двери сумочка из радужных ленточек от «Кейт Спейд» словно придумана и изготовлена в стране, где никто никогда не плачет. Я купила ее в свой последний рабочий день перед Румынией. Я потратила на нее недельную зарплату, но ни разу не носила.
На картотечном шкафу погибли мои кактусы. Пока меня не было, моим столом пользовались другие, но растения не поливали. И кактусы съежились и усохли до жалких пеньков. Вот фотография, на которой мы с Робертом за пару месяцев до помолвки. У меня надменно-счастливый вид. У некой версии меня — иного слова не подобрать. Та версия меня развеялась. Наверное, есть и другие. Мама не раз повторяла, что в шесть лет я была совершенно другим человеком. Я вижу гладкие черные волосы, скрывающие завитки, как куколка скрывает бабочку. Я вижу одежду, которую носила бы раньше: темно-синий брючный костюм и блузка. Я вижу шоколадно-карие глаза, но теперь за ними — призрак. Роберт раньше целовал мои губы. А теперь берет мои руки в свои и целует костяшки пальцев. Куда подевалась его любимая?
Я чувствую присутствие Торгу на этаже. Больше я его не видела, но ящики выдают его с головой. Он привез с собой свой музей, безделушки разгромленных миров. Как он это называл? Своей авеню бесконечного мира? А еще он называл их своей силой. Без этих предметов он не способен накладывать чары. Или, может, они его утешают? Я рискнула зайти в тот коридор, меня инстинктивно влекло к его вещам, мне хотелось узнать больше, меня подталкивал гомон голосов в голове. Умершие последовали за ним, к нам. А что, если они изначально были тут и позвали его через океан? Он не мог сопротивляться зову стольких людей, убитых разом. Сознает ли он, что я тоже тут? Думаю, да. Мы с ним на пороге великого единения.
Остановившись перед ящиками, я положила ладони на холодные доски. Мне показалось, предметы под ними загудели, заговорили со мной, и я поняла их назначение. Эти вещи хранят собственные песни, собственные голоса: они как аккумуляторы. Но прежде чем они смогли нашептать мне свои секреты, нам помешали: явилась Джулия Барнс.
Я сказала что-то неловкое. Кажется, у нее возникла догадка, что я имею в виду. Она хотела поговорить со мной, а я попыталась улизнуть. Ну как объяснить ей, что у меня на уме? Я убийца. Даже если она считает, будто знает, ей ни за что не постичь истинного смысла происходящего.
