Вячеслав Романцев - Псы Господа
Остается последний шанс. Крохотный. Мизерный. Соврать, ни словом не помянув про Контору – но соврать так убедительно, чтобы ему поверили. И не просто поверили, но и побоялись его тронуть.
Он заговорил, вновь глядя в глаза Новацкому, заговорил уверенно и твердо, – насколько был способен в сложившейся ситуации:
– Я сотрудник ФСБ, капитан Светлов. Ваши выпускницы…
Казимир впервые ударил его сам, по скуле, – деревяшкой, которую держал в руке. Несильно ударил, с какой-то нарочитой ленцой. На лице старика читалось презрение.
Затем поднес деревяшку к лицу Светлова. Больше всего она напоминала коротенький кол, вытесанный из круглого березового полешка. Так вот что за стук доносился в сарай на рассвете… Но для чего сделан этот странный предмет? Хотя нет, лучше не знать, лучше даже не пытаться угадать…
Старик сказал, словно прочитав его мысли:
– Знаешь, соколик, чё эт׳такое? Да откуда тебе, коняшек-то небось тока в телевизоре и видал… А вот в старое время коняшка хрестьянина и кормила, и поила: околеет али сведут со двора – и пропадай мужик со всем семейством. А шушеры вроде тебя всегда вокруг много шаталось… Так вот: ежли конокрада в те времена споймают, разговор с ним не долгий был. Станового не кликали – заколотят в зад колышек такой вот, да и отпустят: иди, дескать, дальше воруй. Долго, соколик, с этакой штукой в кишках помирать приходится, ох долго… По три дня криком кричали от муки смертной. Помню, промежь конокрадов порой и зажиточные случались, денег больших сулили, чтоб им сразу топором по башке, али еще как смерть быструю подарили… Ан нет, по вору и мука, другим наука.
Он сопротивлялся отчаянно, напрягая остатки сил, – но тщетно. Бородач удобно устроился сверху, уперся коленом в спину Светлова и вздернул вверх его связанные руки. Еще двое крепко прижимали ноги к земляному полу.
Толян возился с джинсами пленника – попытался было снизу добраться до молнии, потом плюнул и вспорол ножом ткань. Вторым движением располовинил плавки. Лезвие, коснувшееся кожи, показалось обжигающе-ледяным. Светлов вскрикнул тонко, как подстреленный заяц…
И тут же грубые пальцы раздвинули ягодицы Светлова.
– Не дергайся, паря, не дергайся… – приговаривал депутат, пресекая попытки сопротивления. – Нешто очко подставлять не доводилось? Болтают, дескать, у городских мо-о-о-дно… Но бабцов-то небось в тухляк канифолил? Вот и спробуешь, каково им бывало.
Толян гыгыкнул:
– Извиняй, братан, вазелину не припасли нонче!
Едва заостренный конец кола коснулся тела, Светлов почувствовал дикую, сводящую с ума боль в кишечнике. Психосоматика чистой воды – организм, подхлестнутый идущими из мозга волнами страха, как мог протестовал против грядущего вторжения…
– Я расскажу! Всё расскажу!!!
Да! Да!! Да!!! Он расскажет всё, вернее – начнет рассказывать, потому что закончить не удастся. Если только… Если только… Любой гипноблок, поставленный одним суггестором, другой может снять… Тень шанса, призрак шанса – но больше Саше Светлову рассчитывать не на что.
Спортсмен не обратил внимания на крик жертвы. Или резонно рассудил, что несколько ударов обухом топора по колу лишь прибавят клиенту словоохотливости. И продолжил прилаживать деревяшку между ягодиц.
Светлов захлебнулся воплем. Пронзительная боль в кишечнике усилилась, хоть это и казалось невозможным.
– Погодь… – сказал Казимир. – Кажись, запела пташка.
Светлов увидел, как старик направил на него видеокамеру – когда, откуда успел вынуть? Изящная заморская игрушка смотрелась в заскорузлой и мозолистой руке чужеродным предметом.
– Дай хоть на пару пальцев вколочу, – проворчал Толян. – Чтоб пел красивше… Э-э, да он обделался!!
Александр не обращал внимания. Говорил торопливо, обращаясь не то к старику, не то к его камере:
– Меня зовут Светлов, Александр Светлов. Родился в Великих Луках, там же жил, учился, потом переехал…
– Анкеты решил пересказывать? – тихо, но с угрозой спросил Казимир. – Нам они без надобности. С начала начинай, с того, как тя вербовали-заманивали.
Светлов начал с начала… С самой своей первой встречи с Борисом Евгеньевичем. Говорил – и тоскливо ожидал, что в любой момент слева в груди сожмется когтистая лапа. Стиснет, сдавит – и всё.
Ничего… Никаких болезненных ощущений. Даже боль в кишечнике ушла бесследно. Слова «Новая Инквизиция» сорвались с языка легко, и опять-таки без последствий. Ковалев блефовал? Брал подчиненного на пушку? Или…
Или Светлов неосознанно сумел-таки обезвредить мину замедленного действия в своем мозгу? Какая разница… Он жил, жил!! Пусть вот так: со связанными руками, уткнувшись лицом в земляной пол – но жил!!! Проклятое черное НИЧТО опять отодвинулось, отступило…
Сколько длилось его излияние, Светлов не знал, совершенно утеряв чувство времени. Но, кажется, старик менял кассету в камере… Или не менял? Александр говорил, говорил, говорил… Рассказывал всё, что происходило с ним в Новой Инквизиции, день за днем, ничего не пропуская, с самыми мельчайшими подробностями. Слова превращались в минуты – в сладостные и скоротечные минуты его жизни. А за минуту может произойти очень многое… Может быть, в Конторе отреагировали быстро, едва он не вышел на связь – и как раз сейчас оперативники взяли в оборот Веру-продавщицу, и скоро узнают, что он пошел сюда, к озеру…
Тянуть время! Любой ценой тянуть время…
Палец старика нажал на клавишу «СТОП» – и едва слышный щелчок показался Светлову громом выстрела. Направленного в него выстрела.
– Уймись, соколик, будя… По третьему кругу уж про одно и то же пошёл песни петь.
– Я вам всё рассказал! – быстро сказал Светлов. – Всё! Назад мне теперь дороги нет. А вам могу пригодиться! Я ведь многое умею, я…
– Нет, соколик, – прервал его старик. – Ты своих за алтын продал, а нас так вообще за копейку продашь… Ладно… Получишь смерть легкую, милостивую. Заслужил.
3.
Стандартные люки и двери в дотах, бункерах и бомбоубежищах делают из металлических плит толщиной двести пятьдесят миллиметров. И этого вполне достаточно, четверть метра броневой стали позволяет выдержать прямое попадание снаряда не самого мелкого калибра.
Нынешней ночью команде Алладина пришлось столкнуться кое с чем нестандартным – с люком, замаскированным под полом хибарки, стоящей на берегу. (Вернее, под стоявшей – после первых же взрывов домик перестал существовать как единое целое.)
Как выяснилось по окончании затянувшихся взрывных работ, здесь бронеплита стояла толщиной аж в шестьсот миллиметров. Окружавший ее фортификационный железобетон был еще толще – однако именно он не устоял перед взрывами.
