Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк
– «Буратино пошел шарить по всем углам – не найдется ли корочки хлебца или куриной косточки, обглоданной кошкой. Ах, ничего-то, ничего-то не было у бедного Карло запасено на ужин!»
Алешка дышал ровно и тихо. Глеб опять взглянул на него, готовый отложить книжку.
– Титай! – требовательно мяукнул брат.
– Может, хватит на сегодня? – с надеждой спросил старший.
– Не хватит! Титай! – Алешка нетерпеливо дрыгнул ногой под одеялом.
Глеб уставился в текст, но продолжать не торопился. Ему было невыносимо трудно признаться даже самому себе, почему не хочет читать дальше. Он начал тереть глаза пальцами. Строчки в свете лампы расплывались, буквы видоизменялись до неузнаваемости…
– Титай! – повысил голос младший.
– У меня глаза болят, – сделал Глеб последнюю отчаянную попытку. – Давай тебе мама почитает?
Оба прислушались к доносящемуся из кухни звону перемываемой посуды. Тарелки звякали зло, отрывисто. Безнадежно.
– Ты мне блат? Блат. Сталсый. Титай! – Мелкий мучитель использовал излюбленный прием – удар под дых.
– «День наконец кончил тянуться. В комнате стало сумеречно. Буратино сидел около нарисованного огня и от голода потихоньку икал. Он увидел – из-под лестницы показалась голова. Высунулось, понюхало и вылезло серое животное на низких лапах…»
Глеб вытер ладонью пот, выступивший на лбу. Взял с письменного стола бутылку воды, промочил пересохшее горло.
– Все, мелочь, давай спать! – Он решительно захлопнул книгу.
– Ииииии! – Младший включил предупредительный ультразвук, грозящий перерасти в неслабые децибелы.
Глеб сунул ему под нос кулак. Алешка икнул, замолчал на секунду, а потом округлил рот для полноценного вопля. Старший лихорадочно соображал. Так, угрозы не прошли, надо использовать подкуп. И быстро, иначе порки не избежать…
– Не ори! Хочешь лечь наверху? – скороговоркой выпалил он.
«Чердачный» отдел двухъярусной кровати был пределом мечтаний трехлетнего Алешки, которого, естественно, туда не допускали, чтобы не свалился во сне с верхотуры. Поэтому он моментально захлопнул рот и начал торопливо карабкаться по деревянной лесенке, пока старший не передумал.
А он передумал. Позже. Когда Глеб лежал в темноте без сна, прислушиваясь к мирному сопению брата, он вдруг понял, какого дал маху. Здесь, в полуметре от пола, было не просто страшно – здесь было невыносимо жутко от осознания близости и реальности… Чего? Того, что почти взрослый парень, третьеклассник-отличник Глеб Воробьев боялся до обморока – Крысы. И сколько бы он ни уговаривал сам себя при свете дня – в новостройках не бывает крыс, даже мышей, даже тараканов сколько-нибудь серьезных еще не развели, – ночью эти доводы рассыпались в прах под натиском иррационального, всепожирающего ужаса. Потому что это была не просто крыса. Это была Крыса.
Глеб лежал, обливаясь холодным потом, и бесконечно вслушивался в ночные шорохи. Вот скрипнула половица… Это в маминой спальне.
Вот торопливо зашлепали по линолеуму голые лапы… Нет, это наверху, у соседей, просто кто-то пробежался босиком.
Вот что-то зашевелилось – уже, без сомнения, здесь, в комнате. Теплое зловонное тело заворочалось, заелозила по обоям жесткая шерсть… Н-нет, наверное, это всего лишь Алешка сучит ногами под одеялом. Алешка… Как бы его согнать обратно вниз?
Младший зашевелился, перевернулся, через низкий бортик свесилась худенькая нога. Если и дальше будет так ерзать, точно свалится…
Что это? Завоняло чем-то мерзким, как будто кто-то выдохнул смрадный голодный вакуум из пустого желудка, мокро еле слышно чавкнул… Скрипнули, потерлись друг об друга длинные гнилые резцы… Влажный грязный нос втянул запах мальчишечьего тела… Когтистые лапы протянулись в темноте и цапнули за край одеяла…
Глеб завопил во все горло, нырнув очертя голову в багровую волну паники, забыв про все – что он старший, что ему влетит, что Алешка перепугается спросонья, дернется и слетит вниз с почти двухметровой высоты…
Он слетел как раз вовремя. Глеб успел откатиться к стене, вжаться в нее изо всех сил в отчаянном стремлении раствориться, исчезнуть, сбежать от кошмара. Младший приземлился на плоскую ушастую голову чудовища и тут же был схвачен сильными холодными лапами. Толстый голый хвост оглушительно хлестнул по полу. Огромные желтые зубы сомкнулись на детской шее, послышался отчетливый хруст сломанных позвонков.
Глеб вопил, пока в легких не кончился воздух, а когда в комнате включился свет, обессиленно повалился на подушку. Мать трясла его за плечи, хлопала по щекам и кричала:
– Что с Алешкой? Отвечай! Где он?
Глеб закатил глаза так, что были видны только молочно-белые полукружья, его голова моталась из стороны в сторону, а моча пропитывала разрисованные звездами и ракетами простыни. Его монотонное бормотание складывалось в тихую, но отчаянную мольбу:
– Возьми его! Не меня! Его! Только не меня! Пожалуйста! Только не меня!..
Раечка, «сдавшись» ночной продавщице, после работы встретилась с подружками в кафе. Эти редкие посиделки были единственным ее развлечением, создававшим иллюзию хоть какой-то личной жизни.
Девочки пили водку. Девочки достигли уже того возраста, когда можно быть честным с самим собой и перестать выпендриваться, цитируя какого-нибудь пафосного сомелье из гламурной телепередачи и давясь при этом кислятиной по триста рэ за бутылку.
Раечка зашла домой нетвердой походкой, глупо хихикая. Алкоголь высушил глотку. Пока в ванну набиралась вода, она, скинув с себя одежду и кривляясь перед зеркалом, жадно пила воду прямо из горлышка. Внезапно бутылка выскользнула у нее из рук и, булькнув, упала в ванну. Покачалась и поплыла вдоль белого бортика горлышком вверх, как миниатюрный айсберг. Раечку это зрелище невероятно развеселило. Она принесла из кухни упаковку из восьми бутылок «Серебряного ключа» и, выливая из каждой по половине, побросала туда же. Теперь в ванне плавала целая флотилия прозрачных конусов.
Девушка погрузилась в горячую ароматную воду, застонав вслух от удовольствия. Звякнули бутылки, легонько ударившись друг об друга. Голой кожей она чувствовала трение их стеклянных полусфер, она плавала среди них, как пчела в патоке. Пьяная, озорная. Ей захотелось прикосновений более грубых, чем эти невесомые позвякивающие скольжения. Хохоча, брыкаясь и фыркая, Раечка начала плескаться, разбрызгивая по всей ванной душистую пену. Она крутилась среди бьющихся о стенки ванны бутылок, нанизывая на себя стекло, украшаясь, как рождественская елка – игрушками.
Их стеклянные острозубые рты чавкали и хрустели, впиваясь в девичью мякоть. Кровь хлынула, смешиваясь с горячей водой, распускаясь дрожащими клубящимися алыми розами. Запотевшее зеркало превратилось в витраж из кровавых потеков. На пол широкой волной выплеснулась багровая пена, благоухая лавандой и желчью.
Раечка задрожала, выгнулась и утонула в блаженном головокружении, истыканная звездами, хмельная. Мертвая.
С самого утра Федор маялся головной болью. Несмотря на то что он хорошо выспался, голова гудела, как котелок. Он решил пойти на работу пораньше в надежде, что свежий воздух поможет. Работа была не денежная, но и не хитрая – сторожить по ночам технику на окраине Зеленого Лога. Там был известный на весь город источник родниковой воды. А недавно решили что-то там улучшить – не то русло почистить, не то расширить… В общем, денег побольше выкачать из лохов, готовых платить за воду, живя в двух шагах от самой большой реки в Европе.
Федор шагал по проселку к своему вагончику, любуясь листвой деревьев, золоченной первым морозцем, полыхающей в лучах закатного солнца.
Неподалеку он заметил одинокую фигуру. На мягкой зеленой кочке сидела бабка. Ее вздернутый подбородок, сжатые в полуулыбке губы и блестящие глаза выдавали в ней представительницу славного племени старушек-болтушек. Она смотрела на Федора как отличница, зазубрившая урок, – всем своим видом выражая готовность вступить в разговор.
