Клайв Баркер - Проклятая игра
— Сейчас вылетит птичка!
Джаз продолжал играть. Все казалось угодливым абсурдом. Марти подумал, что старик наверняка усмехается в своем ящике.
Наконец Кэрис и Мамолиан явились из темноты церкви в сияние дня. Марти готов был поклясться, что девушка осторожно изучает взглядом толпу, явно опасаясь, что это заметит ее спутник. Она искала его, Марти не сомневался. Кэрис знала, что он где-то здесь. Его мозг нервно заработал, суматошно цепляясь за разные идеи. Если подать Кэрис знак, даже самый осторожный, это может заметить Мамолиан, что опасно для них обоих. Разумнее всего спрятаться, как ни хотелось бы обменяться с нею взглядами.
Марти неохотно отступил от могилы, пока траурный кортеж следовал мимо вплотную к нему, и затаился под прикрытием публики. Европеец приподнял голову, и Кэрис — насколько Марти видел в просветах между головами людей — отказалась от поисков. Может быть, она решила, что его здесь нет. Когда черная процессия с гробом во главе окончательно выползла из церковного двора, Марти вынырнул из толпы и отошел к стене, чтобы наблюдать действо с более выгодной позиции.
По дороге Мамолиан перемолвился словом с гостями в траурном облачении. Они обменялись рукопожатиями, высказали Кэрис свои соболезнования. Марти смотрел в нетерпении: вдруг она и Европеец оторвутся от толпы и ему удастся хоть на мгновение показаться ей на глаза. Но Мамолиан был прекрасным стражем и ни на миг не отпустил Кэрис от себя. Попрощавшись с собеседниками, они уселись на заднее сиденье темно-зеленого «ровера» и отъехали. Марти бросился к своему «ситроену». Теперь он не должен потерять ее, что бы ни случилось: возможно, это последний шанс узнать, где ее прячут. Преследование оказалось трудным Съехав с узкой проселочной дороги на шоссе, «ровер» с нахальной легкостью прибавил скорость. Марти следовал за ним осмотрительно.
В «ровере» Кэрис внезапно пришла в голову странная мысль. Когда она опускала веки, чтобы моргнуть или просто отдохнуть от сверкания дня, в ее голове появлялась фигура бегущего человека. Она сразу узнала его: серый спортивный костюм, облако пара, вырывающееся из-под капюшона. Она могла бы назвать его имя прежде, чем увидела лицо. Ей захотелось обернуться, чтобы увидеть его где-то за спиной, как ей казалось. Но она передумала. Мамолиан сразу догадается, что происходит, если он уже не догадался.
Европеец скользнул взглядом по Кэрис. Она загадочная особа, подумал он. Никогда не знаешь точно, что у нее на уме. В этом она была истинной дочерью своей матери; лицо Джозефа он со временем изучил, но лицо Евангелины очень редко отражало ее истинные чувства. Несколько месяцев Мамолиану казалось, что она спокойно воспринимает его присутствие в доме, и только впоследствии он узнал о ее интригах. Иногда он подозревал, что Кэрис тоже притворяется. Не слишком ли она уступчива? Даже теперь на ее лице видна легкая тень улыбки.
— Это забавляет тебя? — поинтересовался он.
— Что?
— Похороны.
— Нет, — ответила она просто. — Конечно же, нет.
— Ты улыбалась.
Тень исчезла, ее лицо расслабилось.
— В этом есть что-то нелепое, — сказала она, и ее голос поскучнел. — В том, как они щелкали камерами.
— Ты не веришь в их скорбь?
— Они никогда не любили его.
— А ты?
Она словно взвешивала вопрос.
— Любить… — произнесла она, выдыхая это слово в жаркий воздух, чтобы посмотреть, во что оно превратится. — Да. Наверное, любила.
Она заставила Мамолиана немного напрячься. Ему захотелось поглубже забраться в мысли девушки, но все его старания были напрасны. Он запугал ее видениями и заставил изображать послушание, но сомневался, что страх поработил ее на самом деле. Ужас — действенный способ, но ужас уменьшается от повторения. Каждый раз, когда Кэрис сопротивлялась, Мамолиану приходилось изыскивать новые, более кошмарные страхи; это его изнуряло.
Теперь Джозеф мертв; к ране добавилось оскорбление. Он ушел, как говорили на похоронах, «безмятежно, во сне». Он даже не умер — подобная вульгарность несовместима с этим событием Он ушел, или отбыл, или удалился — уснул. Но не умер. Лицемерие и сентиментальность, с которыми провожали вора в могилу, внушали Европейцу отвращение. Но еще большее отвращение он испытывал к себе самому. Он позволил Уайтхеду уйти. И не один раз, а дважды. Мамолиана погубило собственное желание организовать игру по всем правилам, со всеми деталями, а также недавняя попытка убедить Уайтхеда уйти в пустоту добровольно. Эти уловки предрешили его поражение. Пока он угрожал и показывал фокусы, старый козел ускользнул.
Но это не должно стать финалом истории. В конце концов, он может последовать за Уайтхедом в смерть и вытащить его оттуда, если сумеет заполучить тело. Но старик предвидел и это. Тело было скрыто от всех, даже от глаз его ближайшего соратника. Труп заперли в банковском сейфе (как это ему подходит!) и охраняли днем и ночью, на радость газетчикам, упивающимся подобными выходками. Сегодня вечером тело станет пеплом и последняя возможность вечного примирения будет потеряна.
И еще…
Почему ему казалось, что их старые игры — в искушение, в конец света, в отвержение, в поношение и проклятие — еще не закончены? Интуиция Европейца, как и сила, уменьшалась, но он безошибочно чувствовал какой-то сбой. Он подумал о странной улыбке сидящей рядом женщины; ее лицо скрывало тайну.
— Он умер? — внезапно спросил Европеец.
Вопрос, кажется, смутил ее.
— Конечно умер, — ответила она.
— Точно, Кэрис?
— Боже, ведь мы только что были на его похоронах.
Она ощущала его мозг, его твердое присутствие у своего затылка. Они проигрывали эту сцену много раз в предыдущие недели: испытание воли, чья сильнее, и Кэрис знала, что днем он слабее. Слабее, но не настолько, чтобы не считаться с ним. Он все еще способен вызвать ужас, если ему захочется.
— Расскажи мне о своих мыслях сама, — предложил Мамолиан, — и я не буду вторгаться в них.
Если она не ответит, он влезет в нее насильно и увидит бегущего человека.
— Пожалуйста, — сказала она, изображая испуг, — не мучай меня.
Его мозг немного отдалился.
— Он умер? — снова спросил Мамолиан.
— В ту ночь, когда он умер… — начала Кэрис. Что она может сказать, кроме правды? Никакая ложь не подействует: он узнает… — В ту ночь, когда они сказали, что он умер, я ничего не почувствовала. Никаких изменений. Совсем не так было, когда умерла мама.
Она бросила на него испуганный взгляд, чтобы усилить видимость подчинения.
— Какой же вывод ты сделала? — спросил он.
