Дана Посадская - Возвращение карнавала
И под этим стеклом, в гробу, на алом сафьяне, лежал он.
Вампир.
Это слово ей будто каркнули яростно в ухо. Вампир. Откуда она это знала?
Он был образцом, воплощением всего, что было известно ей о вампирах. Лакированные чёрные ботинки, чёрный плащ на красной подкладке, фрак, чёрный цилиндр, руки — безделушки из слоновой кости, обтянутые шёлковыми белыми перчатками…
Перед ней возник пахнущий пылью тесный кинозал, где они с Шарлоттой смотрели старые фильмы ужасов. Шарлотта тогда ещё могла ходить… Все в зале, затаив дыхание, смотрели на экран, а она смотрела только на Шарлотту. Та сидела так же неподвижно, как сидит сейчас в своём злополучном кресле. И казалась ей не живым человеком из плоти и крови, а тенью, сошедшей с киноэкрана. Её лицо было бело, почти прозрачно, а глаза — абсолютно черны.
Кино было иллюзией, этот вампир, в гробу перед ней — иллюзия… а Шарлотта?
Она смотрела ему в лицо, она словно пыталась ощупать тень. Опущенные веки… тёмные волосы… Губы бледные, чуть ли не синие… Не то, не то… Нет, кроме всех этих банальных вампирских аксессуаров было что-то ещё… что-то тревожное, почти невыносимое, но ускользавшее, как сновидение.
Седовласый человек слегка кашлянул и взмахнул рукой в сторону гроба. Точь-в-точь экскурсовод в музее — не хватало только указки.
— Итак, юная леди, перед вами, как вы, разумеется, уже догадались, спящий вампир. Жемчужина Карнавала, один из самых популярных аттракционов. Вам, возможно, известно, что в дневные часы вампир находится в бессознательном состоянии. При этом естественный свет для него чрезвычайно опасен. Именно поэтому все щели в стенах этого склепа тщательно заделаны, а вторую дверь, ведущую к гробу, невозможно открыть, пока не заперта первая. Что касается стекла, то его цель — обезопасить наших почтенных посетителей. Прикосновение к спящему вампиру смертельно опасно. Ибо даже в таком состоянии он способен нанести удар тому, кто будет иметь неосторожность потревожить его покой. — Он сделал паузу и слегка побарабанил по стеклу длинными изогнутыми пальцами. Но звука не было. — Возможно, милая леди, у вас есть какие-то вопросы? Я буду счастлив удовлетворить ваше любопытство. Но, умоляю, поспешите. Солнце вот-вот зайдёт и тогда…
— Нет, — она затрясла головой, зубы стучали во рту, — нет, это неправда. Я не верю. Он не настоящий. Это просто представление, это восковой манекен. Правда, Лилит?
— Может быть. — В темноте казалось, что Лилит одета так же, как вампир. Чёрный фрак и плащ… И тёмные волосы вдоль лица… — Может быть, да, а может быть и нет. Я говорила тебе, Карнавал — это иллюзия. Что истинно? Кто может знать? Иллюзия, ложь, обман, дурной сон… Думай, как хочешь. Идём, нам пора.
Факелы чадили, вспыхивая ядовито-зелёным огнём. По стенам неслышно стекала вода. Белого человека больше не было. А был ли он прежде? Быть может, и это иллюзия? Или…
У двери она обернулась. Отсветы факелов скользили по стеклянной крышке. Возможно, поэтому ей показалось, что у того, кто лежал в гробу, дрогнули веки. Возможно…
7Они шли в никуда, в пустоту, в темноту. И темнота наступала на них с каждым вздохом. И была лишь земля, а над нею раскинулось небо, разорванное в клочья, в запёкшейся крови заката, изжёванное и покрытое плевками звёзд. И облака, как тёмные хищные птицы, были воздеты на пики деревьев и истекали гибельным серым туманом. И ядовитая облатка луны. И Лилит. Лилит, рассекавшая ночь, как чёрный мерцающий нож. Лилит, неотступная и неуловимая.
Это она лежала в стеклянном гробу? По её лицу скользили ржавые отблески факелов? Её волосы раскинулись на алом сафьяне, как чёрные щупальца мёртвой медузы?
И да, и нет. Это был Карнавал, Матильда…
Всего лишь одна из иллюзий. И я сама — не более, чем иллюзия. Тень от тени, отголосок львиного рыка где-то в пустыне, на другом конце света… Или эхо от крика кого-то, кто мечется сейчас в пылающей постели и тщетно пытается сбросить вязкую сеть ночного кошмара. Я — пожар в твоём доме, рушащий балки и превращающий старые снимки и фарфоровых кукол с голубыми глазами в кашу из мокрого пепла и горчично-седой золы. Я — багровые плети плюща, увившего окна и заслонившего солнечный свет. Но это не важно, взгляни, какие цветы… Я засыплю ими твою постель, ты утонешь в них, моя глупая испуганная девочка…. Я — кровь на твоём языке, я — боль в твоём теле, разъедающая всё, прорастающая в каждой клетке…
Если я сейчас обернусь, ты не увидишь лица. Ты увидишь Ничто, пьющее ночь, кровь, пустоту. Меня нет, моё тело — труп, избежавший могилы, моё лицо — карнавальная маска, моё имя — повторение старых легенд… Меня нет, Матильда. Ты одна… Но если ты взглянешь в зеркало — ты увидишь меня, мои губы, мои глаза. Я прыгну на тебя из зазеркалья, как моя великолепная чёрная пантера. Я припечатаю тебя к земле; к той самой земле, которая жаждет тебя, как жаждем мы все — бесплотные, бездомные…
…Небо рухнуло иссиня-чёрным куполом, земля взволновалась, как море, и под их ногами зазвенел натёртый паркет. Со всех сторон зашелестели зеркала гигантского бального зала. Они закружились, понеслись по кругу, и Матильда не могла понять, что это за танец. Лилит летела, как ураган, в чёрном лоснящемся фраке и чёрном цилиндре, сжимая её стальными руками — безвольную, вялую, почти что спящую… Сожми она руки немного сильнее — и рёбра Матильды треснут, словно стекло, и она осядет на пол — куча осколков и бессмысленных тряпок.
Зеркала наступали со всех сторон, и каждый взгляд в зеркало был как пощёчина. Это она? Что с её руками? Это не руки, это бесформенные жалкие клешни с лоскутами обвисшей протёртой кожи. А лицо? Верните моё лицо! Это неправда, это не я — это скопление жёлтых морщин, поглотивших черты…Её волосы стали осыпаться с головы, и Лилит безжалостно топтала их лакированными чёрными ботинками.
Она хотела кричать — но горло как будто сжимал ошейник с шипами. Это не я… отдайте моё лицо, мою жизнь… Шарлотта!
Шарлотта сидела неподвижно у стены — безмятежно раскинувшись, как в своём кресле. Её губы и шею заслонял огромный чёрный веер. И только глаза… неподвижные, как у слепой… холодные, словно лёд, наползающий с горных вершин.
Шарлотта, что ты здесь делаешь? Кто привёл тебя сюда?
Но Шарлотта не замечала Матильды, не слышала её безмолвных воплей. За её спиной появилась чёрная тень. Чьи-то руки в белых перчатках легли ей на плечи. Шарлотта закрыла глаза, запрокинула голову… Веер упал на колени…
Шарлотта! Не надо!
…А потом она лежала на алтаре и огненный блеск витражей обжигал ей глаза. И вновь она увидела Лилит такой же, как тогда, на пустынной улице, заражённой Карнавалом. Лицо Лилит покрывалось пятнами и исчезало, оставляя лишь тень. Пустота под ниспадающим длинным одеянием. Жрица с чашей в руках… Нет, не надо! Только не это!
