Александра Давыдова - Не/много магии
Точки разрывов в мировой ткани Ник научился видеть с детства, да уже и забыл, как это — не чувствовать на лице холод из-за-той-стороны. Лет в десять он смутно осознавал, что взрослые, рассказывая сказки, полностью и абсолютно искренне не верили в их реальность. В то время как домовые каждую ночь ходили гуськом в ванную стирать свои мохнатые носки, а в деревне у бабушки можно встретить лису, которая, прячась в зарослях лопухов, уговаривала гусей выйти прогуляться и звала на кашу.
Чуть позже Ник понял, что может влиять на происходящее. Он прокрадывался вслед за домовыми и учил их пользоваться стиральной машиной «Малюткой», чтобы процесс шел быстрее, шикал на лису, стирал странные надписи с заборов, пока их никто не увидел. Вобщем, помогал реальности мирно уживаться со сказкой, а людям — обычным людям — оставаться при своих заблуждениях.
В семнадцать лет он научился видеть саму ткань мира. Он даже стал улавливать чуть слышный щелчок перед тем, как она разрывалась, чтобы выпустить на свет очередной парадокс. Теперь заботы Ника состояли не столько в том, чтобы заметить и спрятать странное, а в обработке ран на теле реальности. Он стягивал разошедшиеся призрачные края, дышал на них,… и вселенная возвращалась на круги своя. На месте цветов появлялись ягоды, из зародышей деревьев выглядывали любопытные зеленые носики, а души людей вовремя прилетали к окнам роддома, чтобы успеть переродиться.
«Ассистент, иглу!» — весело бормотал он себе под нос, шагая вечером с работы домой по огромной трещине в асфальте, которая у него за спиной становилась меньше, а потом исчезала — будто ее и не было…
А потом пришла беда.
Случайностей становилось всё меньше. Сначала Ник не заметил этого — сложно уловить разницу между лавиной странных происшествий на единицу времени и лавиной-минус-один. Но когда минус принял значение десятков, парень забеспокоился.
Сначала исчезли совпадения, парные числа на циферблате часов и звонки «Ой, а я как раз о тебе думала». Потом перестали находиться вещи в неожиданных местах и попрятались нечеловеческие сущности. Найденные же разрывы мировой ткани было всё сложнее залечивать: вначале Ник грешил на ослабление собственной силы, но потом почувствовал, что виноват не врач, а травмы, которые становились тяжелее и глубже с каждым днем.
Родной город впервые стал казаться ему чужим. А иногда и вовсе враждебным. Когда Ник поздно вечером шел по засыпающим кварталам, между громадами домов — по привычке, как челнок, переходя с одной стороны улицы на другую, чтобы «зашить» проход для ветра, — дыхание города набрасывалось на него из-за угла. В переулках поднимался пронзительный свист, в лицо летела пыль и грязные пластиковые пакеты. Ник поглубже засовывал руки в карманы, надвигал капюшон на глаза и представлял себя туристом-первопроходцем, который идет к Северному полюсу. Помогало. Как минимум, пережить ураганные порывы ветра при минус двадцати градусах.
Когда количество разрывов свелось к одному-двум за сутки, Ник начал бояться. Теперь лечение было не детской игрой в сказочки и не пассами врача-терапевта. Он чувствовал себя выжатым и опустошенным, как после многочасовой полостной операции… да, примерно, столько часов теперь у него и уходило на лечение мира. Нетрудно было предположить, что, если тенденция сохранится, то с более редкими, но разрушительными прорывами он не справится. И что тогда?.. Проверять не хотелось.
Однажды Ник сел на подоконник, закурил сигарету в комнате — чего обычно не делал, предпочитая не дымить при близких — и посмотрел в окно. Чернильная темнота стекала по небу, превращая вечер в ночь. Потом из-за горизонта вынырнула луна. Из платяного шкафа вылетела и начала порхать вокруг белесая моль. Блеснула крыльями в лунном свете и вдруг бросилась на тлеющий кончик сигареты. Ник не успел отдернуть руку, и домашняя недобабочка осыпалась на ковер щепоткой пепла.
— Тебе пора, — сказал город.
— Понятно, — пожал плечами Ник и начал собирать дорожную сумку.
* * *Со следующим поездом повезло — удалось взять билет на нижнюю полку. В купе оказался всего один сосед, крупный неразговорчивый мужчина с внушительной бородой, больше пассажиры не подсаживались.
Сначала ехали молча, потом бородач отложил газету в сторону и тихо спросил:
— Уже хирург?
— Что? — не понял Ник.
— Я пальцы твои рассматривал, — пояснил сосед. — Изрезанные и в синяках, как будто ты всю ночь напролет мироздание штопал.
— Так и есть. А вы..?
— Давай на ты. Я Курт.
— Ник.
— Будем знакомы. Руки не подам, извини, — он демонстративно помахал кистью в воздухе. Через всю ладонь змеился белый шрам. А если присмотреться, то и не шрам вовсе — а свежая рана, из которой сочилась черная лёдь. — Не на свой вес замахнулся, ну и об край — того…
— Очень больно? — глупый вопрос, но Нику больше ничего не пришло в голову. Как ни смешно, он первый раз говорил с таким же «видящим», и странность разговора перебивала все его попытки выдумать действительно нужные и правильные фразы.
— Скорее обидно. Я ж ведь не с детства таким стал. Ты, небось, судя по стажу в глазах, еще года в три на колобков в печи заглядывался.
— Не было у нас печи, — Ник невольно улыбнулся.
— Ну, значит, на домовят под кроватью любовался. Не в том суть. Скажи, ты помнишь, как оно — не видеть?
— Нет.
— А я вот помню. Мне только лет в двадцать это обухом ударило по голове — разом всё увидал: и призраков, и разрывы, и за край заглянул — испугался, конечно. В аварию попал и, видимо, выскочил из собственной шкуры, чтобы поменять сущее. И обратно уже не вскочил. Сначала думал, что с ума сошел, потом привык. Но всё равно ностальгия мучает по тем временам, когда я вместо живого солнца на небе умел видеть просто планету.
— Тяжело было?
— Скорее, странно. Как будто чья-то рука сверху взяла и перемешала самое сокровенное. Мечты, планы, мировосприятие — всё на свалку отправилось. Знаешь, родители на десятилетие мне подарили настоящую ракету. С меня ростом. Как «Буран», по-моему, — запамятовал уже, как она называлась. Ни у кого такой не было. Друзья готовы были даже во двор не выходить на прогулку, а сидеть у меня в комнате и с недетским благоговением играть в Гагарина. Зато мне было страшно обидно. Я-то мечтал о самосвале. И никогда не хотел в космос.
* * *Через три дня, когда Ник ухитрился заехать в железнодорожный тупик, за которым рельсы кончались, пришлось пересаживаться на автобус.
Автовокзал находился прямо напротив платформы, только площадь перейти. Ник выбрал самый дальний маршрут, взял билет на ближайший рейс и направился в кафе, выпить кофе и съесть хотя бы булочку. Накануне ему не удалось ни позавтракать, ни поужинать — мироздание не ограничилось банальными парнокопытными, теряющими книги, а решило просто и незамысловато треснуть титан с кипящей водой. Вечер ушел на лечение ткани мира, а утро — на лечение себя подручными средствами. Не так страшно, конечно, как рана на ладони давешнего попутчика, но ни один палец уберечь от ожогов не удалось.
