Олег Гладов - Смех Again
— Можно ещё вопрос?
— Можно. Даже не один.
В двух чашках пакетики с чаем ждут кипятка. Нюра присаживается на краешек стула по ту сторону стола. Какое-то время молчит. Потом:
— У тебя шрамы на груди и на спине. Откуда?
Чайник выражает своё недовольство чуть громче.
— Меня хотели убить. Далеко отсюда, в большом городе. Убили, но не до конца. А моих друзей смогли.
Чайник начинает свистеть. Нюра встаёт, разливает кипяток по чашкам. Бросает в каждую по два кубика рафинада. Стоя спиной, спрашивает:
— За что?
— Думаю за то, что мы умели делать.
Нюра ставит чашки на стол. Снова занимает своё место напротив.
— А что вы умели делать?
Краткое молчание.
— Возьми свою чашку, Анна.
Взяла.
— Размешай сахар.
Размешала.
— Сколько кубиков ты положила?
— Два.
— Попробуй свой чай.
Отхлебнула.
— Ну?
Ещё раз отхлебнула:
— Он не сладкий…
Краткое молчание.
— А теперь помешай ложкой по часовой стрелке.
Ложка, стукаясь о стенки, совершила пять полных оборотов.
— Пробуй свой чай.
Попробовала.
— А сейчас?
— Сладкий. Очень.
— Теперь против часовой.
Ложка совершает обратное путешествие: пять, четыре, три, два, один.
— Пробуй.
Осторожно отхлебнула.
Смотрит, не мигая, с противоположного края.
— За это тебя хотели убить?
— Что с твоим чаем?
— Он солёный…
Отодвинула чашку от себя. Так ни разу и не мигнула.
— Это мелочь. Как бы фокус. Как бы. Не бойся. Пей свой чай. Он нормальный.
— Я лучше шоколад поем…
Шуршит обёртка. Хрустит на зубах шоколад. Потом:
— Все твои друзья так умели?
— Они много чего умели. Я же говорю — это мелочь. Фокус. Как бы фокус… У каждого был свой талант. Один из них, когда ему было двенадцать лет, сбил на спор «Челленджер»… Такой летательный аппарат… Это было давно… Его звали Аэро.
— А твой талант в чём?
Молчание. Тарелки уже почти перестали ронять капли.
— В том, чтобы не смеяться попусту. Иначе может кое-что произойти.
— Ты даже улыбаешься редко.
— Стараюсь.
Молчание. Невидимое золото.
— А зачем ты приехал сюда?
— Искал.
— Кого?
— Оставшихся.
— А они здесь? В этом городе?
— Я на это надеялся. Но их здесь нет.
Их нет нигде.
Ни в одном из городов.
Ни по одному из телефонных номеров, сохранившихся в потрёпанном блокноте памяти.
Все названия и цифры вычеркнуты. Замазаны чернилами.
— Что ты будешь делать теперь?
Та, которая называла себя Скво, однажды сказала: если у тебя вдруг вырастет третье ухо на голове — есть несколько путей.
Первый — сразу ампутировать это ухо, пока никто его не увидел. И никогда не узнать, зачем оно выросло и почему.
Второй — оставить всё как есть и до конца жизни торчать в цирке, ужасая или веселя публику.
Третий — создать свой цирк. Где все продолжают жить, не замечая, что огромной толпой бродят по кругу. По арене в лучах прожекторов. А во тьме, на зрительских местах, — ты.
Не торопись отрезать третье ухо. Вдруг оно не лишнее? Вдруг услышишь им то, что никто никогда не слышал?
Свой Цирк. Он у нас был. Улыбаться и смеяться без причины в нём нельзя.
— Я не понимаю…
Нюра опустила ложку в стакан и медленно помешивает почти остывший чай: пять раз по часовой стрелке. Пять раз против. И опять по часовой.
— И не нужно понимать.
Против часовой: пять, четыре, три, два, один.
— А я хочу.
— Значит, поймёшь. Потом. Вопросы кончились?
— Один ещё можно?
— Можно. Последний.
Ложка остановилась.
— Как тебя называли твои друзья?
Имя. Пылинка. Цифра в статистическом отчёте.
— А ты ещё не поняла?
— Поняла. Можно я тебя так буду называть?
Пауза.
— Можно.
Улыбка на её лице:
— Хочешь ещё чаю (++++)?
Окси & Fuck & Death Part 1
Я не совсем уж бестолочь и знаю примерный курс анатомии. В пределах школьной программы и трешевых ужастиков. Я знаю: у всех нас более или менее одинаковый скелет. Скелет, на который как-то там хитро крепятся мышцы с одними и теми же названиями. Ну, там, бицепс, трицепс, квадрицепс… неважно, короче. Главное, мы все одинаковые. Мужчины и женщины. Женщины и мужчины. Мы все — мясо и кости. Кости и мясо. Ок?
Теперь так. Отсекаем Африку, Штаты, Австралию и Англию с прочая. И Европу на всякий случай. Ну ладно, и Азию тоже. Ок?
Теперь так. Статистика говорит, что все мы — Большинство. То есть из Большинства же выводится этот самый «средний» фактор? В смысле, когда диктор по TV говорит: «в среднем по статистике на одного мужчину приходится…» или «в среднем одна женщина за свою жизнь…», или «в среднем количество книг, прочитанных человеком…» — это означает, что статистики взяли какую-то достаточно многочисленную, в чём-то одинаковую группу людей и вывели «средний» показатель. Группу людей, рождённую и воспитанную в одной географической плоскости. С похожими климатическими условиями. С примерно одинаковым рационом питания. С одним и тем же количеством часов для физических упражнений в детсаде, школе, техникуме, ВУЗе. Так ведь? На этом же базируется Статистика?
А теперь объясните мне: откуда при одинаковых условиях жизни, одинаковых температурном режиме и питании, при одинаковом скелете и абсолютно одинаковых мышцах появляется ЭТО.
Геометрически Правильная,
Безукоризненная,
Созданная по чертежу Господа Бога и Матушки Природы
Красивая женская ПОПА.
Вы понимаете, о чём я?
Не о «Неплохой», «Ничего так» или «Клёвой».
О ПОПЕ с большой буквы.
О Член-Стоит-Башка-Не-Работает-Руки-Тянутся ПОПЕ.
О Роллс-Ройсах и Каддилаках среди женских ПОП.
О ПОПАХ настолько идеальных, что они могут существовать отдельно от хозяек. Улыбаться и кокетничать. Открыть свой счёт в банке и баллотироваться в президенты.
Понимаете, о чём я?
ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж
Я делал татуировки на шеях и животах. На спинах и предплечьях. Я татуировал уши, бёдра, бицепсы и лодыжки. Я видел туеву хучу женских гладко выбритых лобков, клёвых сисек и просто офигенных задниц.
ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж
Но такой Красивенной Женской Попы — никогда. Не видел. Не трогал. Не татуировал.
ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж
Я вообще-то работаю в перчатках. Но сегодня я их не надел. Надо же такое попробовать на ощупь, хе-хе…
— Не больно?
— Не-а… Даже прикольно.
