Эдвард Ли - Ты — все для меня
Но внимание Уэстмора оставалось приковано к тому первому листу веленя. Тесные строки были написаны непонятно каким алфавитом, также непонятен был состав чернил, которыми пользовался автор. Характер росчерка говорил скорее о пере, чем о древней ручке. Просто… какое-то нагромождение странных символов, типа пиктограмм или логограмм. Среди них встречались другие, более странные символы — клиновидные, но не являвшиеся клинописью, а больше напоминавшие геометрические диаграммы. Каждая диаграмма была тщательно прорисована. Все углы клиньев отличались друг от друга, причем Уэстмор был уверен, что это было сделано преднамеренно. Ему в голову пришло определение «антипланетарный». Углы вместо цифр? Но затем он, прищурившись, всмотрелся в отрывок, выделенный современным фломастером. Какой вандализм, — подумал он. Коллекционер взвыл бы от ярости…
Тем не менее, он никогда не видел ничего подобного.
— Истер, я немного знаю о древней письменности, но, — он покачал головой, — я и через миллион лет не смог сказать бы, что это такое.
— О, понимаю. Дедушка говорил, что это письмо существовало задолго до того, как люди научились писать.
Уэстмор пропустил ее слова мимо ушей. Конечно же, дедушка любил всякие небылицы.
— Я в том смысле, что не могу прочитать вам это…
Она рассмеялась, словно он сказал что-то смешное.
— О, Уэстмор, никто не сможет, если не знает, как. Только дедушка умел читать это. Но он записал кое-что и приложил к этой странице. Транзер-крицию какую-то.
Уэстмор посмотрел на нее.
— Правда?
— Он записал это особым образом — для этого есть название, но я его не помню. Он записал это так, как оно звучит.
— Фонетически.
— Да! Точно.
Она принялась листать подшитые листы обычной бумаги.
— У него были обрывки из множества старинных книг, но он постоянно говорил, что этот — самый важный.
Зажав между пальцев лист, она замолчала и посмотрела перед собой.
— Манеер-что-то там. Маннер-скрит.
— Манускрипт, — поправил ее Уэстмор.
— Угу, и это был… Она принялась жевать нижнюю губу.
— Мо-тик, э… кротик, э… пу-но-тик.
Ее голые плечи поникли.
— Блин, не помню, как именно он называл это.
Уэстмор, заинтересованно подался вперед.
— Я хотел бы посмотреть ту фонетическую транскрипцию, Истер.
Она расстегнула металлические кольца и вытащила отдельный лист.
Уэстмор понятия не имел, что это могло быть. И почему она так хочет, чтобы именно он прочитал это? Магнитофон, — вспомнил он. Что-то насчет молитвы на удачу… Фонетическое воспроизведение включало в себя лишь несколько строк. Все просто. Он взял в руку мемо-рекордер.
— Ладно, Истер. Поехали. — Он нажал кнопку записи, всмотрелся в расшифровку, и принялся читать вслух: — Гу-нарл-эбб, дру-нуг ли ай снуб негг адд-ук зинн… ее-у, ее-у, фу-тай-ган, мем-блуд дукс… йог-со-тот…
Он отпустил кнопку записи.
— Ну вот, Истер. Всякий раз, когда захотите услышать свою молитву на удачу, — указал он, — просто нажмите на эту большую черную кнопку.
Ее глаза расширились от изумления, когда он проиграл ей странное бормотание. По щеке у нее прокатилась слеза. Эта простая и скорее абсурдная задача лишила ее дара речи.
— Это значит для меня больше, чем вы думаете, Уэстмор… — Ее рука внезапно оказалась на его бедре, затем она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Черт, — снова ругнулся про себя Уэстмор. Одно ее безобидное прикосновение заставило его пенис съежиться.
— Без проблем, — сказал он, стараясь вести себя непринужденно. После того, как отвезу ее домой… подрочу. Как следует.
Он еще раз посмотрел на велень, затем вернул его ей.
— Действительно, это очень интересно, Истер. Если хотите, я могу дать вам имя и телефон торговца антикварными книгами. Он может хорошо заплатить за этот листок, а также за все остальное, что у вас есть в этой книге.
Она выглядела ошеломленной.
— Да, но… Я никогда не продала бы его. Его оставил мне дедушка. Моя семья хранила его сотни лет, еще до того, как перебралась сюда.
Уэстмор улыбнулся.
— Истер, вам и вашему миру можно позавидовать. В моем мире все завязано на деньгах. Люди делают все ради них. Деньги — это их бог. Только ради них они и живут. Встреча с человеком, вроде вас, для меня как глоток свежего воздуха. Такое чувство, что деньги вас не волнуют.
Она вернула листы в блокнот, и положила его обратно в рюкзак.
— Деньги редко когда бывают нам нужны. Никогда не хочется от них зависеть. Чем больше люди начинают нуждаться в деньгах… тем менее настоящими они становятся.
— Хорошо сказано.
— У жителей холмов, коли на то пошло, деньги сродни болезни. Вещи, для которых они нужны людям, портят их, и даже губят. — Она сглотнула. — Вот, что случилось с моим добрым мужем, Нутом.
Она смотрела перед собой.
— У меня есть дочь — ее зовут Линетт. И я боюсь, что Линетт — одна из тех людей, которые плохие уже с рождения.
Какие-то странные вещи ты говоришь о собственной дочери, — подумал Уэстмор.
— Нут был замечательным человеком, и я очень сильно его любила. Мы поженились более двадцати лет назад. Он был всем для меня… Но потом Линетт подсела на ту штуку, которую называют «мет». Многие люди подсаживаются на нее. Раньше самогонка выворачивала людские жизни наизнанку, а сейчас у молодых появился этот «мет».
— Боюсь, эта штука разрушает уже всю страну.
Истер безучастно кивнула.
— И Линетт, моя с Нутом плоть и кровь, подсадила на эту штуку и Нута тоже. Понимаете, им вдруг стали нужны деньги, чтобы покупать ее. А этот «мет»… Эта проклятая штука заставила моего мужа влюбиться в мою же дочь.
СРАНЬ господня! Жесть какая-то!
Это все из-за той штуки, Уэстмор. Это она их испортила. Поэтому Нут начал продавать вещи из дома. Продал много золотых вещей, оставшихся от дедушки. А также драгоценности, хранившиеся у нашей семьи веками. А Линетт, она делала ради денег куда более худшие вещи. Вещи, о которых мне стыдно вам говорить…
Уэстмору не пришлось удивляться. Он попытался найти какие-нибудь утешительные слова, но смог лишь произнести:
— Истер, не ворошите то, что вас расстраивает.
На что она снова нежно улыбнулась.
— О, я не расстроена. Нут, как я вам сказала, умер из-за нее. Но как говорил дедушка, смерть это всего лишь перемещение духа в другое место.
— Конечно, — пробормотал Уэстмор.
— Каждое утро, просыпаясь, я говорила Нуту: «Ты — все для меня". И ради него я пошла бы на все. На все. Это была правда, и он знал это. А потом…
