Демон движения - Грабинский Стефан

Не знаю, почему и для чего я еще живу и как вообще могу жить после этого. Ибо в покаяние я не верю; во всяком случае, я не чувствую себя виноватым...

И пусть закатывается кровавое солнце и брызжет багрянцем мне на голову — я не чувствую себя палачом...

Только слишком долгая агония неизмеримо терзает меня.

- 37 -

И пусть при этих воспоминаниях стынут артерии, а в мозгу разливаются лужи крови — у меня чистый лоб и мертвенно-бледные руки...

Только слишком затягивается мой конец, слишком ясно я все понимаю, слишком проницательно... Как-то странно заострилось мое внимание. Я холоден как сталь и как сталь врываюсь в собственные артерии...

А солнце играет, а солнце окутано пурпуром...

Я истекаю кровью, сердечной кровью...

Я был отцом двух деток, наших бедных деток. Агнес любила их до безумия может быть, даже больше, чем меня. И покинула нас преждевременно. Она умерла через несколько лет после появления на свет младшей девочки.

Агнес моя! Моя сладкая Агнес...

Эта смерть сильно расстроила меня. Не в силах примириться с однообразным образом жизни, я начал путешествовать вместе с детьми, которые были для меня единственной усладой в те времена. Чтобы отвлечься от болезненных воспоминаний, я много читал, переключаясь по очереди между самыми разнообразными темами — от крайне разнузданных и брутальных до полных мистицизма и символизма. При этом я не забыл о К. и его теориях.

Однажды мы остановились на длительное время в городе с намерением провести здесь осенние месяцы. Сам город с чертами типичного большого культурного центра и бьющей через край нервной столичной жизнью представлял для меня высшую прелесть своими чудесными окрестностями.

Ясным августовским воскресеньем я отправился прогуляться по ним с детьми на пролетке. Оказавшись за пределами города, экипаж двигался между двумя шеренгами тополей, пересек железнодорожный путь и помчался между полей. Мы были уже в полумиле за городом, когда справа от проселка, чуть в глубине, на пустыре мое внимание привлекла довольно странная на первый взгляд постройка, одиноко вздымавшаяся посреди запущенного сада и совершенно необитаемая. Я остановил извозчика и в одиночестве пошел осматривать здание.

- 38 -

Когда я с любопытством принялся рассматривать детали, внезапно из-за кучи развалин перед домом выскользнула древняя морщинистая старуха и, со страхом приблизившись ко мне, прошептала:

— Пан, бегите от этого дома, пока можно, бегите, если вам дороги Бог и душа!

После чего поспешно метнулась в сторону и исчезла в бурьянах.

Это происшествие только усугубило мое любопытство и пробудило желание разгадать загадку, если здесь вообще можно было говорить о чем-то подобном. Когда я вернулся домой, у меня уже был готов план: я решил без промедления переехать в опустевшую усадьбу. Она казалась мне словно просто созданной для оправдания выводов моего эксцентричного приятеля; если в них был какой-то смысл, то именно здесь он должен был явить себя. Меня поразила именно упомянутая сцена возле руин, равно как и некоторые детали места, соответствующие тому, что я когда-то слышал от К.

Что же касается скептицизма, то он отнюдь не уменьшился; я все так же сохранял холодную сдержанность недоверчивого исследователя. Позже мне пришлось сменить образ наблюдателя на роль активного участника; но это произошло позднее и без моего сознательного участия.

Между тем искушение было слишком велико, чтобы сопротивляться ему, и наутро, запасшись всем необходимым и прихватив с собой детей, я перебрался с ними на этот уединенный хутор. Что меня с самого начала удивило, так это, то обстоятельство что, когда я хотел договориться об аренде дома с гминой*, с этим не возникло ни малейших затруднений и нам позволили жить в нем за смехотворно малую плату. Я был совершенно свободен, и мне не надо было опасаться излишне настойчивого внимания ко мне со стороны деревенских жителей, поскольку люди сами издали обходили мое новое местожительство, и я не раз видел, как они, проходя мимо, суеверно крестились. Так

____________

* Наименьшая административная единица Польши, община.

- 39 -

что я целыми неделями не видел человеческих лиц разве что кто-нибудь проезжал по тракту, что впрочем, случалось редко, ибо движение на этом направлении в последние несколько лет значительно ослабло и переместилось на пару верст западнее. Я начал вести наблюдения.

Больше всего меня интересовала сама усадьба. Ее постройка с виду ничем не отличались от обычных домов, какие встречаются в предместьях или на придорожных постоялых дворах, и все же... В результате особого сочетания пропорций казалось, что она заметно сужалась книзу — так, что основание по сравнению с вершиной было удивительно маленьким и хрупким; крыша с верхней частью прямо-таки придавливала фундамент. Все это можно было сравнить с болезненно развитым человеческим организмом, который сгибается под тяжестью аномально переразвитой головы.

Эта конструкция придавала дому характер чего-то жестокого, какого-то издевательства сильного над слабым.

Я никак не мог объяснить себе, как было воздвигнуто и смогло устоять строение такого рода.

Подобное же впечатление производили окна, исчезающе-маленькие в сравнении со стенами; вдавленные в грубую кладку, они почти терялись в их ужасных объятиях.

По крайней мере, так это выглядело снаружи, хотя, как я со временем убедился, на самом деле они не были столь узкими и пропускали столько света, сколько в обычных условиях пропускают намного более крупные окна.

К этому добавлялся хищный вид полуразвалившегося дома, болезненно испещренного множеством дыр и выбоин; выглядывающие из них кирпичи пятнали кладку, словно бугорки свернувшейся крови, забрызгавшей стены.

Не менее жалким представлялся интерьер. Дом, состоящий из трех комнат, был полон щелей и дыр, сквозь которые свободно проникал ветер, проваливался в полуразвалившийся очаг, закручивал в нем остатки пепла и гремел в дымоходе.

Однако самой странной из всех оказалась угловая комната, где я находился чаще всего.

- 40 -

Лишайники, проросшие на одной из стен после отслаивания штукатурки, образовали загадочную фигуру.

Поначалу я не мог понять ее должным образом; поэтому не спеша перерисовал ее на бумаге, и тогда мне представилась довольно интересная картина или, вернее, ее фрагмент.

У нижней части стены чуть выше пола отпечатались контуры детских ног; одна, согнутая в колене, упиралась концом в другую, жестко прижатую к земле. Туловище, откинувшееся назад, более-менее различалось до уровня груди — остальное отсутствовало.

Маленькие хрупкие руки вздымались вверх, в жесте бессильной самозащиты.

От всей фигуры, которая могла представлять тело маленького мальчика, безотчетно тянуло мертвечиной.

Чуть выше над ней, в направлении несуществующей головы, виднелись две руки, судорожно сжимавшие непонятно что; пространство между пальцами было пустым. Но руки эти принадлежали кому-то другому: они были гораздо более крупными и жилистыми. Кому именно — картина не показывала, потому что контуры этих рук оканчивались ниже локтя и терялись где-то на белом фоне стены.

Эта картина, как и вся комната, в солнечные дни отличалась собственной необычной освещенностью. Лучи, попадая в окна, преломлялись таким образом, что свет, расщепляясь на кровавые окружности, обливал одну из подвалин*; тогда казалось, что по ней стекают густые капли крови и растекаются лужей внизу.

Я объяснял себе это не слишком приятное явление законами оптики и особым химическим составом стекла в окнах; впрочем, само оно на вид было чистым и безукоризненно прозрачным.

Изучив само жилище, я перешел во двор или, скорее, сад, составляющий с ним одно неразлучное стилистическое целое.

Был он очень старый и запущенный. Много лет разраставшиеся заросли охватывали его снаружи плотной живой изгородью, ревниво охраняя прячущиеся внутри тай¬

____________

* Балка в основании стены.