Демон движения - Грабинский Стефан

Наряду с физическими достоинствами брат заметно выделялся необычайным интеллектом. Несмотря на относительно юный возраст, он выработал для себя довольно оригинальный взгляд на жизнь и ее загадки. Особенно он любил диспуты на тему загробного бытия. Не раз, когда сквозь жалюзи просвечивал приглушенный солнечный свет пополудни, а из-за кашемировой портьеры просачивались таинственные, страстные звуки песен креолов, они сидели наедине под сводами аркад и вели долгие, глубокомысленные разговоры. Иногда музыка стихала, и на фоне бархатных покрывал вырисовывалась иератическая* фигура Бьянки, вслушивавшейся в звуки брошенных слов, вопросы, ответы...

____________

* Жреческая.

- 27 -

Бывало так, что уже и луна зажигала бледные огоньки в развешанных по стенам щитах, серебрилась на клинке даги, покрывала блестящей пылью лезвия скрещенных шпаг...

Один из этих разговоров особенно глубоко засел у него в памяти.

Было это незадолго до отъезда Оливареса на южную границу страны, где он должен был принять в управление доставшийся ему удел. Близкое прощание, а возможно, и какие-то неясные предчувствия заставили брата сильно взволноваться в тот памятный вечер, что по обычаю проявилось в потребности живой дискуссии. Велась она на его любимую тему о загробной жизни и отношении духа к материи.

— В самом деле, — говорил он, — не понимаю вашего настойчивого презрения к телу. Иногда мне кажется, что мы окончательно вырождаемся. Видишь ли, Алонзо, я не могу согласиться на эту односторонность; слишком сильно взывает ко мне внешний мир, слишком прекрасными кажутся мне люди в гордом достоинстве своих тел. Никогда не склонюсь к отчаянной вере в то, что столько подобий божьих когда-нибудь развеются прахом или породят одни лишь ядовитые миазмы болезней. Быть того не может! Тебе всегда были отвратительны игрушки с их тупой бессмысленностью красоты. Могут ли быть всего лишь капризным творением измученного небытием демона эти тонкие, гибкие линии, что подчиняясь такту тайных ритмов, то складываются в бронзовую статую силы, то ластятся волнами изгибов с удивительными просьбами, эти золотые каскады звуков, радужные симфонии красок? Вся эта столь страшная и столь великолепная жизнь? Нет, не может такого быть! Мой Демиург для этого слишком велик и слишком серьезен. Откуда вообще этот неумолимый разрыв между телом и душой? Может быть, душа сама по себе не существует? Может, и нет этой бездонной разницы?

Он остановился, словно ожидая вопроса. После минутного молчания тихой мелодией заиграл голос Бьянки:

— Что же тогда душа?

— Призрачное тело, которое после смерти избавляется от грубых, органических частей и со временем пре-

- 28 -

вращается в светлое, бессмертное творение духа. Зримым образом этого процесса является бледная фосфоресценция над могилами недавно умерших. Это освобождение души. Таким божественным телом обладал Христос после смерти — в нем он явил себя в оливковой роще обрадованной Марии из Магдалы и через закрытую дверь вошел на вечерю своих учеников. Вспомни слова Священного Писания о воскресении тел. Разве не о тех там говорится, что уже давно сгнили в гробах, о физических телах? Так мне думается...

Раздражение Оливареса заметно усилилось, так что он сделал паузу и принялся быстро кружить по зале. Губы его дрожали от нетерпения, и было видно, что он жаждет вырваться из какого-то кошмара, сжимающего ему грудь. Наконец резко, со стыдливой боязнью, он закончил:

— Иногда в моей голове мелькает чудовищная мысль, дикая фантазия о смерти. Вообразите себе, что человек всесторонне развитый, с совершенной гармонией тела и души, чудесно заключающий в себе крайние их проявления, внезапно погибает насильственной смертью. Подумайте, как неохотно тогда душа освобождалась бы от тела, с какой нерешительностью, мучительно долго отрывалась бы от него?.. Она бы летала вокруг него, как мать мертвого птенца, не в силах с ним расстаться! И ах!., это чудовищно!., может быть, так продолжалось бы целые годы!.. Подумайте о последствиях чего-то подобного! Это было бы что-то половинчатое, какое-то зависание между жизнью и смертью, землей и загробным миром. Безумное посмертное полусуществование!.. Нет!.. Нет! Я сошел с ума!..

Он судорожно прижал ладони к вискам, глядя одичалыми от страха глазами в посеребренную ночь за окнами.

Вскоре после этого брат уехал. Через месяц пришло известие о его внезапной кончине. Смерть эта до последнего дня оставалась тайной для графа. Труп нашли в уединенной пригородной гасиенде, окоченевший, вытянувшийся на оттоманке.

Может быть, коварная месть вероломной любовницы обронила каплю яда в пиршественную чашу среди истериче-

- 29 -

ского пляса тарантеллы... может, бездонная боль разорвала сочащиеся кровью артерии... может быть...

А был так молод: погиб, едва достигнув тридцатого года жизни.

Останки незамедлительно привезли в замок и, не бальзамируя, похоронили в гробнице семейства Савадра.

С тех пор уже сорок раз убеляли снега зубчатые хребты гор, сорок раз светлая праздничная весна возвращалась по бескрайним холмам, лугам, по лесным туманам. Алонзо тяжело переживал потерю брата. Он одичал и помрачнел. После смерти Оливареса ни разу не прозвучала с башни приветственная фанфара трубача, ни разу не опускался подъемный мост через ров, чтобы принять гостей. Застоявшаяся вода в окаймляющих замок рвах густо заросла ивняком и камышами, между которыми проглядывала рыжая плесень и покрывавшая воду пленка. На заросших сорняками эскарпах, на крепостных склонах долгие годы несли траурную службу кипарисы, покачивались под ветрами печальные кедры. Лишь иногда тишину нарушал доносящийся с башни дрожащий голос Розиты, старой няньки графа, когда она пряла на своей прялке, едва слышно напевая старческую песенку, да временами отдаленным эхом доносился похоронный звон из деревеньки Санта-Пьетада, лежащей в трех верстах от замка.

Иногда под вечерней зарей двигалась вытянувшаяся по скалам тень силуэта одинокого странника, мелькали красочные одежды горца. В вышине без перерыва играли великие арфы ветра...

Хозяин замка полностью отрешился от мира и людей; погруженный в мистические исследования, он терял последние остатки жизненных сил и угасал среди убийственных удовольствий аскетизма.

Лишь запоздалые проблески прошлого временами проносились перед ним, старые, затертые картины, словно выцветшие гобелены на стенах рыцарских залов...

...Распевают хором менестрели, стройные, пламенноокие сеньориты, и розы... белые, увядшие цветы... Где-то звучит далекая мелодия, где-то умирает мужественный тореадор...

- 30 -

Как рыдает, ах! как рыдает горячий звук болеро... Ах!., разрываются струны!..

Но такие моменты приходили редко и вскоре развеивались безвозвратно. И вновь мистическая задумчивость окутывала душу белым саваном. Обычно он сидел в нише огромного окна угловой смотровой башни, обращенной ликом к титаническим скалам, которые громоздились вокруг замка. Когда ему надоедали замысловатые трактаты аскетов, он откладывал фолианты и, устремив взор в голубизну неба, часами сидел без движения. Не раз тогда ласточки, возвращаясь на ночлег под замковые карнизы, задевали в полете о стекла, не раз гаснувшее на вершинах солнце окатывало серебристую голову старца пурпуром заката.

В долине тем временем ходили самые разнообразные слухи о последнем из рода Савадра. Все были согласны в одном: дон Алонзо разговаривал с духами предков. Сколько в этом было правды, выяснить нелегко. Несомненно, однако, что на протяжении многих лет его навещали удивительные, иногда даже неприятные сны. Сам он обратил особое внимание на одну деталь. Все они в большей или меньшей степени были связаны с Оливаресом, все выглядели словно вариациями на одну и ту же тему, и темой этой был его старший брат. Возможно, что причиной тому была сильная привязанность, которой он окружал его до конца жизни, возможно, была и другая причина. Граф не задумывался над этим моментом, напротив, его в высшей степени раздражало некое обстоятельство, постоянно возникавшее всякий раз, когда ему снился брат. Обычно ему показывалась только красивая голова Оливареса, возникавшая из плотных сувоев* неопределенной материи; по устам призрака всегда блуждала загадочная улыбка, в то время как глаза, казалось, давали ему понять, что тот хочет что-то сказать. Продолжалось это лишь невероятно краткое мгновение. Затем сувои пропадали, и все растворялось в сплошной темноте.