Игорь Денисов - Судья
Прохожие на улицах Высоких Холмов с недоумением смотрели на небо.
С неба падали белые хлопья.
Судья склонился над Димой. Перевернул мальчика. Под капюшоном Его лицо выражало сострадание и тревогу.
Он бережно взял на руки хрупкое тельце.
Павел шагал по проспекту Свободы, глядя под ноги. Воротник плаща поднят — вдруг резко похолодало.
Он оглядел пустынный проспект. «Где все? Куда подевались люди? Неужели конец света?»
Павел остановился. Задрал голову. На его лицо опускались хлопья тополиного пуха, почему-то холодного и мокрого.
— Зима началась, — прошептал он. Поежился — не от холода. От внезапного приступа страха.
Над проспектом поднялась снежная завеса.
Танец снежинок (каждая из которых имеет неповторимую форму и траекторию) завораживал.
«Люди — это снежинки».
Павел увидел хрупкого мальчика с бледным печальным лицом. Мальчик в черной курточке и синих джинсах — одежде с чужого плеча.
Мальчик, забыв все на свете, смотрит, как падает снег…
Из снежной пелены выступают черные фигуры. Грубые голоса. Резкий смех.
Подростки.
Хохоча, обступают ребенка и начинают толкать его от одного к другому.
— Зачем вы это делаете? — плачет мальчик.
— Ой! — говорит один из них. — Я тебя толкаю? Прости меня, пожалуйста!
Он бьет мальчика по лицу. Тот падает на колени. Плачет. Из носа течет кровь. Белая простыня снега окрашивается алым.
Хохоча, парни уходят.
Павел вздрогнул. Моргнул два раза. Видение исчезло.
Мальчиком был он сам. Давно.
«Тогда я придумал Судью».
Он добежал до места, где били мальчика, где плакал мальчик.
Кровь.
— Не может быть, — прошептал Павел.
Он оглядел проспект. Ни одного прохожего. Ни одной машины. Витрины магазинов слепы. Как такое возможно?
Здания вдруг стали прозрачными. Из окон струился яркий белый свет.
Иллюзия. Обман. Мечта. Я в чьем-то сне.
Он снова уставился на кровь.
Кровь не только здесь, у моих ног, но дальше. И дальше. Цепочка алого цвета.
Он пошел по кровавым отметинам.
За снежной завесой кто-то черный, согбенный. С ношей на руках.
Павел бросился за Ним, крича.
Судья обернулся.
— Что произошло? — Павел со слезами вгляделся в хрупкое лицо Димы.
Голос Судьи звучал глухо, печально:
— Сотрясение мозга. Злые дети мучили его.
Павел посмотрел во тьму вместо лица.
— Дети? Что Ты с ними сделал?
Судья опустил голову.
Павел взял у Него Диму.
— Я отнесу его в больницу.
Судья уже растворялся в снежной круговерти.
— Судья!
Он остановился.
— Зачем ты призвал зиму?
Человек в черном покачал головой.
— Не я. Ты. Зима пришла из твоего кошмара. Мой сон иной.
— Что это значит?
В голосе Судьи звучало торжество:
— Ты знаешь. Готовься, Павел. Будь бодр, чтобы Суд не застал тебя спящим.
Он скрылся в метели.
В прихожей Точилин снял куртку, сунул ноги в мягкие тапочки. Вдохнул кислый запах квартиры.
И сразу окунулся в унылую атмосферу того, что называют «домашним очагом». В этом пресном болоте жила царевна-лягушка — жена.
Маша стояла у плиты, помешивая в кастрюле суп.
Улыбнулась со слабой улыбкой покорной рабыни.
«Ужинать будешь?»
— Ужинать будешь?
— Чаю, — он сел за стол.
Маша, в вечном цветастом халате, подала кружку горячего чая, варенье, сахар, печенье-конфеты. Села напротив, подперев голову руками.
«Устал?»
— Устал?
Отхлебнув чаю, Точилин гаденько улыбнулся.
— Нет. Прыгаю как козел.
Жена посмотрела в окно.
— Сегодня снег был, представляешь?
— В мае? Не заметил. Заработался.
— Работа. Все работа, работа, работа…
Тон голоса падал, как ослабленная струна, пока не снизился до безвольного шепота.
— Где Алеша?
— Спит, — Маша взглянула на мужа. — Я уложила его полчаса назад. Ты обещал приехать пораньше, почитать ему перед сном. Он ждал до последнего.
— И что?
— Ничего. Конечно, ничего. Просто иногда — а с годами все чаще — мне кажется, у Леши вообще нет отца. А у меня — мужа.
Точилин молчал. Мелкими глотками прихлебывал чай. И вспоминал жену.
У нее были зеленые глаза, мягкие рыжеватые волосы, взбитая челка. Маша одевалась ярко, все по моде 80-х — твидовый пиджак (розовый со стразами), янтарные серьги, кольца, браслеты, итальянские сапоги. Отец-дипломат доставал из-за бугра. Маша отбирала, что нравилось, остальное перепродавала подружкам. Как в рекламе: «Мы отбираем лучшие зерна кофе, остальное отправляем вам».
У нее была улыбка кинозвезды.
Саша Точилин, студент юрфака ТГу, тогда ничего не знал о Законе, Справедливости и бесконечной пропасти между ними. Уже тогда его лицо казалось вытесанным из цельного куска мрамора. Но глаза составляли все различие между ним Тогда и Теперь.
Эти голубые глаза светились добрым, мягким, наивным светом. Все, о чем думал юный Саша — найти себе приличную (во всех отношениях) девушку. Гулять с ней у всех на виду.
Только девушки, тем более «приличные», не спешили отзываться на его чувственность. Он их отпугивал. Неуклюжестью, Серьезностью и Одержимостью.
Маша Миронова училась на медицинском. Они встретились в морге. Оба проходили стажировку. Точилин руководил опознанием. Маша проводила вскрытие. Кроме них, в залитом зеленоватым светом помещении находились двое сокурсников Саши и пожилой врач — Машин научный руководитель. Маша сразу приглянулась будущему гению следствия. Но, помня прежние промахи, он отгонял мысль об ухаживании.
Когда входили, всеобщее внимание привлекла почти целковая и явно мужская нога, оторванная неведомой силой до половины бедра. Синяя, с торчащей берцовой костью, она воняла горелой резиной. И мирно намывалась в ванночке.
— Интересно, — сказал Точилин Маше. — Что могло оторвать человеку ногу?
— Ой, знаешь, меня больше волнует, кто ее сюда принес. Что, одну только ногу и похоронят?
Маша ослепительно улыбнулась.
Точилин наблюдал за умелыми действиями девушки на вскрытии. Она разрезала ножницами живот, открывала створки ребер, брала в руки сердце, кишки, печень. Распиливала черепную коробку, долго ковырялась в мозге чем-то вроде пилочки для ногтей. Один из сокурсников Саши закрыл рот ладонью и с воплями выбежал вон. Под гогот остальных. Саша не замечал ничего. Он влюбился. Ее движения были точны и совершенны.
Маша взяла с жестяного подноса скальпель.
Они посмотрели друг другу в глаза.
