Наталья Иртенина - Белый крест
— Попроси его еще раз сказать это слово, — обратился он к Донгу. — Поотчетливей.
Старик повторил. Потом еще раз. И еще. Как старая заезженная пластинка на древнем патефоне. И каждый раз тянул букву «и», гундосил на «г». При четвертом повторе Мурманцева осенило.
— Nothing. Nothing. Это сказал тот человек?
Китаец кивнул, явно не почувствовав никакой разницы.
— Лингвист хренов, чтоб тебя… — вырвалось у Мурманцева.
Он поднялся с циновки и махнул Донгу.
— Идем.
Старый китаец проводил их взглядом, в котором смешались наивная деревенская хитрость, пренебрежение и почтительность. Потом снова взялся за свою плошку с непонятным варевом.
На улице перед домом все еще сидела дочь старика, видимо, решив провести тут целый день, горюя и злобясь. Младенца при ней уже не было, но из выреза рубахи по-прежнему выглядывал коричневый сосок. Мурманцев порылся в кармане, вытащил бумажку в пять рублей и сунул в руку женщине. На местные юани их можно было обменять в любом магазине. Она приняла деньги молча, даже не подняла голову.
Китайчат вокруг «Ягуара» как будто прибавилось. Они дружно гомонили, цокали языками и тыкали в машину пальцами. Донг грозным голосом отогнал их, впрочем, недалеко, на несколько шагов, и, открыв дверцу, снова убрал верх. А на выезде из деревни просигналил на потеху самым отчаянным мальчишкам, бегущим следом.
Назавтра Мурманцев вылетел обратно в Шанхай. Теперь у него были доказательства появления на мировой сцене новой силы. Не Империя, не Урантия. Погрязшее в регулярных военных переворотах Уль-У вообще не в счет. Именно третья сила.
Желтые пески Китая внезапно переходят в зеленеющие поля риса, поля сменяются перенаселенными деревушками, в которых кажется, что люди живут не в домах, а между домами. Скопления деревень вдруг превращаются в окраину большого города, бамбуковые хижины становятся каменными скученными постройками, дома по-прежнему не вмещают людей. Потом город остается позади, и снова идут поля, пески, изредка встречается древний буддийский монастырь, молчаливо-неприветливый, покинутый — жизнь из них постепенно высосал дзен-ислам. Впереди, в тысяче километров на север, тянется Великая китайская стена, но до нее еще далеко.
И нигде, даже на лесных дорогах, даже в желтых сухих песках не найти здесь уединения. Как будто Бог заключил со здешним народом еще один, негласный завет, повелев китайцам усиленно плодиться и размножаться.
Но странник не ищет уединения. Напротив, повсюду, где ступает его нога, он притягивает к себе людей, как магнитом. Он один — и, может быть, его снедает горечь потери. Но печаль его не мрачна, она озарена славою, и странник для того ищет многолюдства, чтобы поведать об этом. О славе Божией, в лоно которой ушли двенадцать самурайских дев, победившие Зверя.
Этот странник — Крестоносец, оставивший свой крест на Краю Земли.
…Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего, когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною…
Капитан рыбацкого баркаса, черноглазый не то турок, не то араб, подобрал его по уговору там же, где высадил, через три недели. Все это время крошечная посудина пряталась от урантийских морских патрулей в прибрежных скалах. Рыбаки занимались своим прямым делом и ждали обещанного щедрого вознаграждения, просаживая в карты друг другу свою будущую долю. Когда Крестоносец вернулся, они искренне жалели самурайских дев и даже устроили моряцкие поминки. При этом, конечно, не могли скрыть пристального интереса к увесистому мешочку, который странник передал капитану сразу по возвращении. В мешочке было примерно полторы сотни унций чистейшего золотого песка, в чем капитан мог незамедлительно убедиться, запершись в своей каюте. Крестоносец и легенды не обманули. В воображении капитана нарисовались барханы золотого песка… Вот только двенадцать вооруженных острейшими мечами самураек сложили головы на этих барханах. Как-то раз капитан видел, как две из них упражнялись на палубе ради развлечения. От одного только мелькания в воздухе свистящих лезвий у него закружилась голова. Кое-кто из команды даже блеванул. Эта дикая пляска с мечами была сродни морской болезни. И вот нашелся некто, вернее, нечто, одним махом сгубившее сразу дюжину пляшущих живых мечей. Золотой песок с Края Земли стоил дороже самого себя…
К большому мешочку странник добавил еще один, поменьше, попросив отвезти его к берегам Китая. Путь неблизкий, чуть меньше, чем до Эфиопии, и к тому же опасный, пролегающий по водам уль-уйских Королевств. Капитан, поскребя черный небритый подбородок, согласился. Сыграл ли роль золотой мешочек, или сочувствие к печали странника, или же это был приступ великодушия, из тех, что изредка посещали потомка средиземноморских корсаров-сарацин, — скорее всего, капитан сам не знал. Под самый Новый год он высадил пассажира на пустынном берегу южного Китая, благополучно избегнув опасных встреч с уль-уйскими пиратами в черных халатах.
Иногда странник просит приюта и тарелку риса, иногда ночует под открытым небом, ужиная чем Бог послал. Китайцы как все — кто приветлив и рад гостю, кто несговорчив и хмуро оглядывает попрошайку. Но в последние дни его привечают везде. Молва бежит впереди и заранее готовит ему ужин, ночлег и компанию слушателей. Слухи о русском страннике, видевшем неведомого зверя на Краю Земли и имеющем при себе отрубленный коготь чудовища, расползаются вдоль пути Крестоносца. Китайским крестьянам не привыкать к историям о драконах, но никогда еще не приходили к ним вести с самого Края Земли, никогда еще их не приносили русские паломники, и никогда им не демонстрировали коготь размером с половину человеческой руки. Недовольны китайцы только одним — тем, что Красного Зверя победили самурайские девы, а не китаянки, обученные искусству шаолиня или какому другому. В конце концов они убеждают себя, что так оно и было — просто эти русские никогда не умели отличить благородное боевое искусство Китая от самурайских глупых подражаний ему, а сдержанную женскую красу китаянок — от смешного кривлянья японок.
Странник научился есть рис палочками и обходиться без хлеба. Китайцы смотрят ему в рот и ловят каждое слово. Потом некоторые подходят к нему и говорят, что хотят принять его веру, победившую Зверя. До сих пор православная проповедь в Китае имела скромные успехи, церкви устроились лишь в самых крупных городах. Крестоносец собирает обильную жатву. Группки китайцев по пять-десять человек наводняют дороги, покидая деревни, чтобы принять крещение в ближайшем большом городе. Священники, чья паства прежде составляла от силы две-три сотни горожан, диву даются. Крестоносец становится легендарной, почти мифической фигурой.
