Энн Райс - Вампир Арман
Я кивнул. Я знал, о чем он говорит. Мне не пришлось вспоминать о том, что со мной приключилось или даже мысленно возвращаться к взрастившей меня грубой колыбели России. Он был прав.
– Ты с каждым из них захочешь разделить эту кровь, – сказал он. – Знай же, что это невозможно. Знай, что с каждым из них придет ужасная ответственность и ужасная опасность. Дети восстают против своих родителей, и с каждым своим вампиром ты породишь ребенка, который будет вечно испытывать к тебе любовь или ненависть. Да, ненависть.
– Дальше можешь не объяснять, – прошептал я. – Я знаю. Я понимаю.
Мы вместе вернулись домой, в ярко освещенные комнаты палаццо.
Тогда я понял, чего он от меня хочет – чтобы я общался со своими старыми друзьями, с мальчиками, чтобы я был добр с ними, особенно с Рикардо, который, как я вскоре осознал, винил себя в смерти беззащитных малышей, павших от руки англичанина в тот роковой день.
– Притворяйся, и с каждым разом набирайся сил, – прошептал он мне на ухо. – Точнее, сближайся с ними с любовью и люби, не позволяя себе роскошь быть до конца честным. Ибо любовь преодолевает любую пропасть.
13
За последующие месяцы я столькому научился, что здесь бесполезно об этом рассказывать. Я с энтузиазмом занимался и даже потратил время на изучение формы правления города, которое, по моему мнению, было в основном не менее утомительно, чем любая другая форма правления, а также ненасытно читал великих ученых-христиан, завершая чтение Абеляром, Дунсом Скотом и прочими мыслителями, которых высоко ставил Мариус.
К тому же Мариус нашел для меня целую кипу русской литературы, так что впервые я смог изучить письменные источники, рассказывающие о том, что в прошлом я знал только по песням отца и его братьев. Сперва мне казалось, что для серьезного изучения это будет слишком болезненный процесс, но Мариус постановил это безапелляционно, и не зря. Неотъемлемая ценность предмета изучения вскоре поглотила мои болезненные воспоминания, и в результате я обрел более глубокие знания и понимание.
Все эти документы были составлены на церковно-славянском, на языке письменности моего детства, и скоро я приспособился читать на нем с необычайной легкостью. Меня приводило в восторг «Слово о полку Игореве», но мне нравились и переведенные с греческого произведения Святого Иоанна Хризостома. Я получал удовольствие от невероятных повестей о царе Соломоне и о спуске святой девы в ад, которые не вошли в канонизированный «Новый завет», однако очень отчетливо вызывали в памяти русскую душу. Также я прочел нашу великую летопись «Повесть Временных Лет». Еще я читал «Моление на гибель Руси» и «Повесть о падении Рязани».
Это упражнение, чтение рассказов о родной стране, помогло мне увидеть их в перспективе относительно прочих изученных мной аспектов. В целом, оно извлекло их из царства моих собственных грез.
Постепенно я понял всю мудрость этого задания. Я стал отчитываться перед Мариусом с большим энтузиазмом. Я стал просить достать мне новые рукописи на церковно-славянском, и вскоре получил «Повесть о благочестивом князе Довмонте и его доблести» и "Героические подвиги Меркурия Смоленского ". В результате произведения на церковно-славянском начали приносить мне неподдельное удовольствие, и после официальных занятий я часами сидел над ними, чтобы обдумать старые легенды и даже сочинять на их основе собственные скорбные песни.
Их я иногда пел другим ученикам на сон грядущий. Они считали, что я пою на очень экзотическом языке, и подчас сама музыка и мои грустные модуляции вызывали на их глазах слезы.
Тем временем мы с Рикардо опять стали близкими друзьями. Он никогда не спрашивал, почему я, как господин, превратился теперь в создание ночи. Я никогда не проникал в глубины его сознания. Конечно, я бы это сделал ради безопасности как моей, так и Мариуса, но я использовал свой вампирский ум, чтобы истолковывать его поведение по-другому, и неизменно обнаруживал в нем преданность, верность и отсутствие сомнений.
Как-то я спросил Мариуса, что о нас думает Рикардо.
– Рикардо передо мной в слишком большом долгу, чтобы усомниться хоть в одном моем действии, – ответил Мариус, впрочем, без высокомерия и без гордости.
– Тогда он намного лучше воспитан, чем я, правда? Потому что я точно так же перед тобой в долгу, но ставлю под сомнение каждое твое слово.
– Да, ты – сообразительный, острый на язык чертенок, это правда, – согласился Мариус со слабой улыбкой. – Рикардо проиграл в карты его пьяный отец звероподобному купцу, который заставлял его работать день и ночь. Рикардо ненавидел своего отца, ты – никогда. Рикардо было восемь лет, когда я выкупил его за цену золотого ожерелья. Он видел самых плохих людей – тех, в ком дети не вызывают естественной жалости. Ты видел, что делают люди с детской плотью ради удовольствий. Это не так плохо. Рикардо не представлял себе, что хрупкое маленькое существо может вызвать в людях сострадание, и ни во что не верил, пока я не окутал его безопасностью, не насытил его знаниями и не объяснил ему в самых недвусмысленных выражениях, что он стал моим принцем.
Но отвечая на твой вопрос по существу, Рикардо считает, что я – маг, и что я решил поделиться своими чарами с тобой. Он знает, что ты стоял на пороге смерти, когда я даровал тебе свои секреты, и что я не дразню его и всех остальных этой честью, но скорее рассматриваю ее как ужасное последствие. Он не стремится к нашим знаниям. И будет защищать нас ценой собственной жизни.
Я с этим согласился. Я не чувствовал необходимости довериться ему, как Бьянке.
– Я испытываю потребность оберегать его, – сказал я господину. – Очень надеюсь, что ему никогда не придется защищать меня.
– Я чувствую то же самое, – сказал Мариус. – По отношению к каждому из них. Бог оказал твоему англичанину великую услугу, лишив его жизни до моего возвращения домой, когда я обнаружил, что он убил моих малышей. Достаточно уже, что он тебя искалечил. Но еще более отвратительно, что он принес на моем пороге двоих детей в жертву своей гордыне и горечи. Ты занимался с ним любовью, ты мог защититься. Но на его пути оказались невинные.
Я кивнул.
– Что стало с его останками? – спросил я.
– Все очень просто, – пожал он плечами. – Зачем тебе знать? Я тоже бываю суеверным. Я разбил его тело на куски и рассеял по ветру. Если правду говорят старые легенды, что его дух будет изнывать в надежде восстановить тело, то его душа гоняется за ветром.
– Господин, а что станет с нашими духами, если уничтожить наши тела?
– Одному Богу известно, Амадео. Я отчаялся выяснить. Я прожил слишком долго, чтобы думать о самоуничтожении. Возможно, меня постигнет та же участь, что и весь физический мир. Вполне вероятно, что мы возникли из ниоткуда и уйдем в никуда. Но давай лучше тешить себя иллюзиями о бессмертии, как смертные тешат себя своими иллюзиями.
