Антон Ледовских - Город живых
Так что теперь, услышав хорошо знакомый голос, Рябой сморщился, как от зубной боли.
– А хоть и я, тебе, старый, какое до этого дело?
Дед недовольно закряхтел.
– Больно ты, Рябой, бедокурный парень, как бы с твоего правления деревне хуже не вышло.
– А я сильно не напрашиваюсь в командиры. Только вы потом не пожалейте и не проситесь мне под крыло, когда вас живьем тут поедать станут.
Около горлопана Рябого появился Васька. Я невольно напрягся. Подле деда мне ничего не грозило, но показываться лишний раз на его бесстыжие глаза я не хотел. Парнем я был худым и не слишком сильным, и доставалось мне от Васьки и дружков его неоднократно. Спасало в основном то, что вот у таких вот слабаков, как я, мозг развивается значительно быстрее, чем у тупых придурков вроде Васьки. Не раз и не два я с наслаждением обходил расставленные ими ловушки и засады. И подолгу с наслаждением потом наблюдал, как мечутся эти хулиганы, нежданно упустившие жертву, которая была так близка. Но нередко радовались и они, подкараулив меня в темном переулке. И не раз приходил я домой с подбитым глазом. Всякое бывало.
В тот день народ так ничего и не решил. Да только с тех пор деревня начала неспешно на три лагеря разбиваться. Некоторые за Серегой Рябым потянулись. Он с братьями своими да сватьями на краю деревни стали форт строить. Валили тайгу почем зря, остановить-то теперь некому было. Видя, как частокол быстро поднимается, многие к нему в ополчение запросились. Рябой никого не гнал, но свой норов показал быстро. Вновь принятые моментально попадали на тяжелые работы, тогда как сам Серега все чаще вместе со своими родственничками бездельем маялись. Некоторые пытались сопротивляться такому положению дел, да только обламывали их братья Рябые быстро. Иерархия в форте воцарилась прямо-таки военная и дисциплина такая же.
На другом краю деревни тоже образовался бастион. Митька Буржуй укрепил и так неслабые стены и тоже начал зазывать народ к себе под крыло. Народ по старой памяти, помня все обиды, что от Митьки претерпели, сильно к нему не шел. Да Буржуй сильно по этому поводу и не грустил. Тем более население его усадьбы беженцы из соседних деревень – Марьевки и Погореловки – пополнили изрядно. Народ оттуда бежать начал, поскольку мертвяки деревеньки все чаще навещать стали. А наша деревня самая дальняя по этому тракту от райцентра была. У нас тварей еще никто в глаза и не видел. Беженцы, лишенные крова, быстро прибивались то к одному, то к другому лагерю. Приоритетов у людей, покинувших родной кров, особенно не было. Что Серега Рябой, что Митька Буржуй, какая разница. Заборы у обоих высокие. И порядки у обоих строгие. Непонятно, где меньшее зло – у браконьеров или у урок бывших. Нрав что у тех, что у этих крут.
Немногие, убоявшись такого зазаборного спасения, пытались селиться в деревни. Кто пустые дома занимал, кто к людям на постой просился. Родственники-то в нашей деревне почти у каждого из пришлых были.
Рассказывали беженцы эти, правда, страшные истории о бродящих посреди деревни мертвых. Многих, о ком говорили, даже я знал. Страшно становилось от этих рассказов. Но не по-настоящему страшно, а как от фильма или от детских пугалок. Не верил я в эти россказни по-настоящему.
Третьим же лагерем была сама деревня. Много народу осталось жить в своих домах, не решившись бросить нажитое хозяйство и скотину. Среди них, естественно, и мы с матерью и Дашенькой остались. В фортификации в основном мужиков брали, пусть даже и семейных, одинокие женщины с детьми там не приветствовались. Кому лишний рот нужен? Да и такой, что и пользы не приносит. Дед Павло и бабушка Поля по той же причине в деревне остались. Мы их даже к себе взяли, а дом их сдали внаем беженцам за мешок картошки и пару куриц.
Так мы и прожили всю осень. Без происшествий, но в постоянной тревоге.
Зима
Первый же день зимы стал для нашей маленькой сборной семьи катастрофой. Ночью кто-то пробрался в наш двор и, сбив замок на сарае, полностью вынес все припасы и пяток кур, которые были нашим самым большим богатством. К тому времени воровство в деревне стало уже нормой. Но для нас этот случай был как гром среди ясного неба. Мы не могли поверить, что стали жертвами и лишились практически всего в одночасье. Я до сих пор помню, как в то утро взрослые стояли посреди двора, взирая на результаты ночного разора, и чуть не плакали от обиды и беспомощности. И Дашенька, моя умничка, стояла рядом с ними, и на лице ее были написаны такие же чувства, что у остальных. Теперь я понимаю, что это было первое событие в целой цепочке, приведшей меня к тому, чем я являюсь теперь.
А на следующий день во всей своей красе и беспощадности пришла зима. Ранняя да холодная. Лютый ветер выл за окном без передышки. Снега за пару дней намело по самые подоконники. О том, чтобы выйти на улицу дальше двора, не могло быть и речи. И даже во двор выходили лишь только для того, чтобы принести охапку дров. Было это ужасно, и особенно потому, что не успели мы с дедом Павло с заимки запасенные за лето припасы принести. Давно уже собирались, да деду все нездоровилось, а меня одного в тайгу мать пускать не хотела.
Прошла всего неделя, а недостаток продуктов уже почувствовался. Матушка моя таяла на глазах. Пустую похлебку, которую она варила неизвестно из чего, она старалась полностью отдавать нам с Дашенькой. Я по молодости своей и лопоухости сначала и не замечал этого, а когда заметил, поздно уже было. Неожиданно матушка слегла. Я с бабой Полей хлопотал вокруг нее днями и ночами, Дашенька, та вообще не отходила от матушкиной кровати. Гладила ее по голове как маленькую, словно это не она была дочерью, и при этом совсем не плакала. От ее печальных, все понимающих глаз мне становилось жутко.
В углу около печки хрипло кашлял дед Павло. Старик сильно переживал, что из-за его немочи мы все лишились еды, но поделать ничего не мог. Те жалкие крохи, которыми мы питались, не могли вернуть его организм в нормальное состояние. Силы оставляли деда с каждым днем. Дни для меня превратились в нескончаемый кошмар. Еда закончилась полностью. Мать и дед Павло перестали вставать с постелей полностью, а бабушка Полина и Дашенька стали похожи на привидения, настолько они исхудали. Не знаю, на кого в то время был похож я, но наверняка выглядел не лучше остальных. Видимо, настолько отвратительно, что Васька Соленый, поймавший со своими дружками, когда я обходил соседние дворы в бесплодной попытке выклянчить что-нибудь съестное, не стал меня трогать, а только брезгливо толкнул в снег и поспешил убраться прочь. Лицо его, поначалу озарившееся радостью от предвкушения веселой экзекуции, при этом выражало легкую оторопь. Еды мне так никто и не дал. А наутро наш дом посетила костлявая старуха смерть. Безносая унесла сразу две жизни. Дед Павло и матушка умерли почти одновременно.
