Антон Ледовских - Город живых
Моя сестренка действительно была настоящим ангелом. Помимо людей к ней так же тянулись и животные. Даже старый кавказец Обрек, которого держал у своих сараев Митька Буржуй, при появлении Дашеньки начинал энергично вилять хвостом. А ведь этого пса боялся и сам Митька, он даже еду кидал ему с расстояния. Тяжелая металлическая цепь никогда не снималась с ошейника, и вся деревня боялась этого матерого волкодава. И Митькины склады обходили третьей дорогой. Никто мне не верит, но я собственными глазами видел, как Дашенька однажды гладила это чудовище.
Кстати, я забыл вам представить мою сестру. Прошу любить и жаловать, Дарья. Правда, кроме как Дашенька, ее в деревне никто не величает.
Только я себе иногда позволяю ее называть Дарьей, для пущей серьезности и только когда мы дома. Вообще она очень послушная, но иногда мне приходится ей объяснять, почему нельзя делать то или это. Странная она немного. Вот в прошлый год, помню, повадилась она ходить к тому самому колодцу на окраине деревни. Выйдет посреди бела дня и идет к нему. А потом встанет на край сруба и смотрит вниз. Мать чуть удар не хватил, когда она в первый раз увидела эту картину. Я-то ее уже раз пять на этом месте отлавливал и домой по-тихому приводил, а тут не уследил. Вот тогда я ее серьезными разговорами и начал поучать. Надо отдать ей должное, после первого же внушения все и прекратилось. Я ее все допытывал потом, что она хотела в колодце увидеть. А она мне в ответ, мол, днем там можно звездочки разглядеть, такие блестящие, маленькие. И сама глазенками своими моргает. Ну как на нее злиться?
Так и живем мы втроем: Сашка, в смысле я, Дашенька и матушка наша Евгения Дмитриевна. Отца у нас нет. Погиб, еще когда мы жили в городе. Мать тогда на почте работала, денег несильно много получала, да с батькиной зарплатой нам кое-как хватало. А тут отец в аварию попал, водителем он был, дальнобойщиком. Ехал он как-то обратно с рейса, домой спешил сильно, к нам. Дело поздней осенью было. А тут откуда ни возьмись туман сел, да такой густой. Напарник батькин, с которым они двумя машинами в рейс ходили, ехать дальше отказался, говорит, давай утра дождемся и двинемся. А батьке уж сильно невтерпеж домой было добраться. Уж больно он нас всех любил и от разлуки страдал. Вот и поехал он в туман молочно-белый, да и убился. Навстречу такой же длинномер ему попался. Лоб в лоб столкнулись они, да и, хоть скорость была невелика, оба и погибли.
Я семью водителя того потом видел, когда мы отца из морга с матерью и дядькой забирать приезжали. Его жена, такая же хрупкая, как и моя мать, долго стояла и смотрела на нас. А потом неожиданно подошла и обняла мою матушку. Я до сих пор помню, как эти две очень похожие друг на друга женщины стояли обнявшись и беззвучно рыдали. А рядом с ними непонимающими глазами взирали на это я и дочка того водителя, примерно моя ровесница. Что было дальше, я помню плохо. Как забирали тело отца, как везли его в город, как хоронили и поминали – все это стерлось из моей памяти. Возможно, просто сработала одна из защитных функций организма, спасшая мою психику в тот момент.
Скоро мы переехали в деревню. Мать не смогла потянуть расходы за съемную квартиру в одиночку. Ее почтальонской зарплаты едва хватало на еду. Мне тогда было уже десять. А Дашке еще три годика.
Переехали мы быстро. Всех наших нажитых в городе вещей едва хватило, чтобы заполнить кузов полуторки наполовину. Пара диванов, письменный стол, тумбочка, холодильник да два мешка одежды и постельного белья. Даже телевизора не было. Точнее, он был, новый, плоский, с метровой диагональю. Отец на последнюю премию купил, всю жизнь о нем мечтал. Да вот неудача, купил, а посмотреть вдоволь не успел. Телик мамка водителю машины отдала как плату за переезд. Деревня наша далеко в тайге находится, верст за двести пятьдесят от города. Дорог там нормальных нет, только проселочные. Вот и не сыскать желающих в ту дыру ездить. Мать с отцом с той деревни и сбежали, поскольку житья там никакого нету. Глушь, одним словом.
Вот тогда, когда мы уезжали, дядька мне и сказал на прощание, береги, мол, своих женщин, а в особенности Дашеньку. Ты теперь, говорит, в семье единственный мужчина.
Деревня нас встретила несильно дружелюбно, если не сказать, что просто враждебно. Толстые местные тетки только и говорили, что приехали тут городские дачники. Не сиделось им в родной деревне, в город, мол, потянуло. Теперь вот пообтесались и обратно лезут. А вот не ждет их тут никто.
С радостью к нашему приезду отнеслись только дед Павло и бабушка Полина – соседи наши. Я их не помню, но матушка рассказывала, что они меня нянчили, когда я еще совсем малышом был. Родители мои в аккурат через год после моего рождения из деревни уехали.
Работы в ту пору в нашей деревне, как и по сей день, не было. Вернее, была, только уж совсем поганая. Можно было на Митьку Буржуя работать или в тайге браконьерничать. Да только у Митьки одни алкаши всю жизнь и работали. Странный он – Митька этот. Сначала, когда он коммерцией занялся, от него польза всей деревне была. Он и лесопилку справил, и склады отстроил. Начал людей нанимать, чтобы грибы-ягоды собирали. Даже консервный цех отгрохал. Вся деревня на него чуть ли не богу молилась. Я всего этого сам не видел, конечно, люди рассказывали.
Так вот, продолжалась его коммерция года три-четыре. Все его в деревне уважали и любили. Бывало, как у Митьки в доме какой праздник случится, так он столы прямо на улице накрывал и всю деревню к себе на угощение звал. Одна беда у него была, неженатый он долго оставался. Через эту беду разлад у него и случился. В общем, решил наш олигарх доморощенный посреди зимы на отдых съездить. Зимы у нас лютые и долгие. Работы мало осталось, да и налажено у Митьки все было. Заводик консервный банки с грибами и вареньем закатывает. Лесопилочка вполсилы трудится, да и ладно. И поехал Митька в далекие заграницы. На моря сини, да на солнышко ласковое, чужедальнее. И познакомился он там, на беду всей деревне, с барышней столичной. И начались его мытарства.
Обратно приехал в деревню сам не свой. Пока на морях были, барышня там с Митькой любовь крутила да денежки его, честно заработанные, транжирила. А как только обратно вернулись, хвостом вильнула и в столицу свою укатила. Митька недельку дома еле отсидел и в столицу помчался – свататься. Вернулся через три дня. Мрачный и злой. На работников стал покрикивать, что раньше за ним отродясь не водилось. Отказала ему столичная штучка, говорит, мол, что не хочет жизнь свою молодую в глуши таежной губить. Ей и в столице неплохо живется. Плюнуть бы Митьке на нее да найти себе девушку из местных. Да видно, приворожила она его крепко к себе, и Митька наш не из таких, кто при первых трудностях отступается.
