Дэвид Сосновски - Обращенные
— Хм…
Я замираю. Как прикажете объяснять то, что я делаю и то, что собрался делать?
«Хорошо, — допустим, скажу я, — в жизни каждого мальчика-вампира наступает время, когда он встречает кого-то особенного. Но мальчик-вампир не хочет, чтобы его новый кто-то особенный знал о том, что у него уже есть кто-то особенный (по крайней мере, пока не хочет), потому что это может закончиться бог знает чем — например, кровопролитием, а это не очень хорошо. Мальчик-вампир хочет узнать нового особенного получше и только потом сможет найти для него место в своей жизни, когда настанет подходящий момент. Если все правильно, то — держим пальцы крестиком, надеемся, еще раз надеемся, — именно так все и произойдет. И тогда первый кто-то особенный сможет говорить со вторым кем-то особенным об особых женских вещах, наподобие лихорадки Эбола.
Да, можно пойти таким путем. Или…
— Я кое-что продал через «eBay», — говорю я, надеясь, что ложь сойдет за правду. — И парень из «Федерал Экспресс» уже ждет.
Я снова начинаю носиться по комнате, хватаю безделушки, сгребаю поделушки…
— Ладно, мне пора сматываться.
— Сматываться?! — Исузу вскидывает одну бровь. — С каких пор ты так выражаешься?
С тех пор, как мне, похоже, представилась возможность с кем-то переспать. А ты против?
— Слово как слово, — отвечаю я. — Услышал на работе. И подумал: заметишь ты это или нет?
Пауза… Кажется, сработало.
— Угу.
Это означает: «так же сомнительно, как то, что меня зовут Исузу».
— Да кстати, — подобные мысли, как всегда, приходят с опозданием, — скорее всего, сегодня ночью меня дома не будет.
Исузу моргает. Мотает головкой — уже не совсем детской.
— Что?!
— Надо кое-что сделать на работе. Похоже, застряну на всю ночь.
— Так ты что, будешь спать весь день у себя в отделе.
— Не исключено, — говорю я.
— А что за… — начинает она, но я перебиваю.
— Мне пора, — говорю я. — Человек из «Фед-Экс» уже сигналит.
— Да, знаю, — откликается Исузу. — Тебе надо… сматываться.
Она дожидается, пока дверь за мной почти закрылась, и уточняет:
— И как называется твоя работа?
Своевременное напоминание: мне на самом деле стоит узнать, как зовут О — не называть же ее Обелиском.
— Доверие, — торжественно произношу я. — Доверие в семье — это все… — и добавляю, стараясь не глядеть в не слишком доверчивые глазки Исузу. — Ну как, будешь умницей?
Я не дожидаюсь ответа и закрываю за собой дверь, как я себе это представляю? Мой кошачий корм, моя квартплата, мои правила. Если ее это не устраивает, она может… На самом деле, если разобраться, она не может.
А вот что гарантирует результат, так это конфеты, думаю я… и всю дорогу к машине улыбаюсь.
Глава 21. Интимная сцена
Обогреватель у меня в машине работает весь вечер. Я упоминаю этот факт потому, что скромность требует отнести приведенный ниже комментарий О насчет ее разогретого термостатом либидо.
— Я хотела оседлать тебя еще в первый раз, когда мы встретились.
Это она сообщает мне в ту самую секунду, когда я уже закрываю дверь, запечатывая нашу тайну твердым европейским «бум».
— …Еще до того, как ты оставил мне свой подарок — представляешь? — она повышает голос в конце фразы, точно девочка-подросток, чье жизненное кредо еще под большим вопросом, и вся ее жизнь, по большому счету — одно сплошное ожидание.
Не могу сказать, что осуждаю ее. В конце концов, я слишком испорчен, чтобы назначать свидания. Я не трахался несколько десятков лет. И именно я и никто иной колесил всю ночь на машине с обогревателем, который шпарит на полную катушку.
— Я хотела оседлать тебя и прыгать, пока у тебя кости не начнут трещать, как замерзший дуб в пургу.
О улыбается.
— Конечно, приоритеты за это время у тебя изменились, — говорю я, чтобы сменить тему разговора и заодно немного набить себе цену. — Тогда шла война на истощение сил, я был в первых рядах и…
— Бла-бла-бла, — перебивает О, пробиваясь сквозь слова, годы и оправдания. — Будь здесь. Сделай это.
Она замолкает — женщина, телу которой все еще двадцать с небольшим; при этом у ее сознания было несколько десятков лет на оттачивание своей сексуальности.
— А теперь, Джимми, сынок… — она обращается ко мне как к наследнику, которому по праву принадлежат результаты этих многолетних исследований, — самое время… меня… сделать.
В разное время, в разных местах, слыша подобные песни, я все еще ожидал увидеть обнаженные в улыбке клыки. Не то, чтобы это было плохо, но…
— Всему свое время, — говорю я, изображая хладнокровие, которым на самом деле не обладаю. — Прежде, чем мы приступим, можешь оказать мне одну любезность?
О тянется к «молнии» на моих штанах.
— Нет, не то, — я отвожу ее руку.
— Тогда что?
— Можешь сказать, как тебя зовут?
О вздрагивает. Моргает. Так моргают, когда говорят «о да». «О да», к которому добавлено немного «вот дерьмо» и «чтоб мне».
— Роз, — говорит она. Ее ладонь ложится мне на грудь, напротив сердца. Глаза снова моргают. — Роз Торн.[93]
Теперь моя очередь моргнуть.
— Не на сцене. По-настоящему.
— Это мое настоящее имя, — говорит Роз, скрещивая руки на груди, и грохочущий поезд наших мыслей уносится куда-то далеко, где нет нужды в именах. Я смотрю на ее профиль — это все, что она позволяет мне видеть, потому что глядит вперед, на дорогу.
— Роз Торн, — произношу я вслух — просто для того, чтобы почувствовать форму этих слов у себя во рту.
— Ага, — говорит Роз, сильнее прижимая к себе руки. — Так меня зовут, — добавляет она, все еще обращаясь к ветровому стеклу. — Смотри, не засуши.
Говорю вам как на духу: сомневаюсь, что смог бы выбрать лучшее имя. Оно прекрасно. Оно обобщает все, что в ней есть, настолько точно, насколько это вообще возможно. Красота. Опасность. Клыки. Кроваво-красное или мертвенно-бледное. Цветок для свадеб и похорон, любовь и смерть, Эрос и Танатос. И легкая старомодность, как в ее манере выражаться.
Я смотрю на нее, сидящую с таким вызывающим видом, так демонстративно не желающую смотреть на меня. Цветные уличные фонари омывают светом ее лицо и скрещенные руки.
Колючая. С такими шутки плохи.
Роза с шипами.
Это имеет отношение к ее работе — вспомните Цыганку Роз Ли.[94] И к более высоким материям. «Rose» — прошедшее время от «rise». Восход. Воскресенье. Воскрешение. Искупление.
— Мне нравится, — говорю я. — Это очень… твое.
