Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город
Теория о том, что передвижение привлечет жадную атаку, оказалась ложной. Рой внезапно начал образовывать воронку, блестящая спиральная дымка вытянула себя в быстро затягивающуюся форму. Из центра массы на одного из Всадников, который был так же парализован, как остальные, свалилось что-то похожее на воронкообразное облако, а затем высосало его по кусочкам, как будто он не сильно отличался от желатина, скормив его торнадо в виде грозовых туч над головой, не оставив ни кусочка плоти, ни клочка одежды.
* * *Покинув девять пылающих коконов в средней школе, Салли Йорк и новые «Сумасшедшие ублюдки» забрались в «Хаммер» и отправились нарываться на неприятности.
Находясь снова на переднем пассажирском сидении, Брайс Уолкер казался Салли более увлеченным, более живым, чем восемнадцать месяцев назад, когда умерла его Ренни. Что-то умерло в Брайсе вместе с ней, что было понятно, так как их долгий брак был не просто чередой лет во взаимно приемлемых отношениях, но также выражением истинной любви. Переживание любви было доступно каждому, кто открывал сердца, но истинная любовь была редкой и надежной вещью, к черту все, если не была надежной вещью, которая требовала вмешательства судьбы: два сердца, которым предначертано быть как будто одним целым, найти друг друга среди миллиардов по всему миру. Истинная любовь, ей-богу, была Экскалибуром[95] эмоций, и если вы распознаете ее при взгляде, если приблизитесь к этой возвышенности, лезвию, сверкающему из камня, ваша жизнь будет великим путешествием, даже если вы прожили всю жизнь в одном маленьком городке.
Салли знавал любовь, но никогда истинную любовь. Истинная любовь не определялась готовностью умереть за того, кого любишь. Это было ее частью, но небольшой. Черт, он был готов умереть за женщину, которую любил, за женщину, которую не любил, и даже за несколько страшненьких женщин, к которым испытывал антипатию, так он и остался с одним глазом, одним ухом и с одной рукой. Истинная любовь означала готовность жить ради женщины, бывшей другой камерой твоего сердца, работать на износ ради нее, если необходимо, знать ее мысли, как знаешь свои, любить ее, как любил себя, заботиться о ней больше, чем обо всех мирских вещах до конца своих лет. Была героическая и воодушевляющая жизнь, более волнующая, чем десять тысяч экспедиций по десяти тысячам Амазонок!
Салли посмотрел в зеркало заднего вида на Грейс Эхерн, сидящую на заднем сидении с храбрым юным Трейвисом.
— Что это? — спросил Брайс.
Когда Салли взглянул на писателя, то подумал, что вопрос был вызовом его совершенно невинному вниманию к Грейс. Но Брайс наклонился вперед, всматриваясь через работающие стеклоочистители и валящий снег.
Впереди на улице стояли мужчина и женщина, бок о бок, но на расстоянии шести футов между собой, блокируя обе полосы. Они были одеты не по погоде, она в простом черном коктейльном платье, он в смокинге. От них веяло чем-то драматическим, как будто улица была сценой, а они собирались показать ошеломляющее действо, он иллюзионист, а она его почти-исчезнувшая-в-летящих-голубях помощница. Когда Салли затормозил и остановился менее чем в двадцати футах от них, то увидел, что они были, даже в лучах яркого уличного освещения, необыкновенно привлекательными людьми, более яркими, чем кинозвезды.
Грейс сказала с заднего сидения:
— Точно такие же. Они похоже на тех двух, что были на кухне Мериуэзера Льюиса, те, что сказали: «Я ваш Строитель», а затем уничтожили всех и свили коконы.
— Нам не нужен этот бой, — сказал Брайс.
Салли включил заднюю передачу, проверил зеркало заднего вида, и к черту все, если такая же пара не стояла на улице за ними. Четыре Строителя, по одному на каждого, кто был в «Хаммере».
* * *Пустынность и пустота. Пустынность и пустота. Темнота на поверхности океана. Так это было; и так будет снова.
Дух двигался по поверхности океана, и был свет. Солнце не отвечало потребностям Виктора Безупречного, и все же свет в мире останется. Но после Коммуны не будет глаз, чтобы видеть его, не будет кожи, чтобы чувствовать тепло.
Вознесенный на новые вершины четкости и силы мышления огненно-оранжевыми капсулами, кислотно-желтой таблеткой, Виктор идет, чтобы подумать, и думает о мертвом мире. Являясь ярчайшим провидцем, он вглядывается в будущее, в то время, когда ничего не летает, ничего не ходит, ничего не ползает, ничего не скользит и ничего не плавает, в то время, когда мало что растет, а то, что растет, не разрастается, время пустых небес, бесплодных земель, мертвых морей.
В этом возвышенном настроении он подходит к комнате, где он мог провести наиболее интересную встречу с Финансистом, если бы этот дурак правильно интерпретировал одну небольшую заминку, которая не могла привести к катастрофе. Здесь, с телохранителями в другой комнате, они бы встретились, только они двое — поначалу — чтобы обсудить, какое дополнительное оборудование, инвентарь и денежные средства потребуются на предстоящие месяцы.
Комната находится за небольшим вестибюлем и двумя парами пневматических дверей, которые со свистом — одна, потом другая — входят в стены. Она круглая, тридцать футов в диаметре, с куполом. Толстые бетонные стены и куполовидный потолок покрыты звукоизоляционной доской, с количеством слоев, как у слоеного теста, а сверху серый на вид обивочный материал и тысячи шестидюймовых в длину обитых снаружи конусов. Во времена холодной войны паранойя диктовала необходимость гарантий выживания; даже на такой глубине взрывозащищенное сооружение, постройкой которого занимались самые надежные архитекторы-патриоты, они посчитали обязательным оснастить комнатой, из которой не вырвется ни слова в коридор или сопредельное пространство, где может выстрелить дробовик, не привлекая внимания. Здесь крик звучит как шепот, но даже слова, сказанные шепотом, четкие, как крик.
Виктор ожидает увидеть серую восьмипанельную ширму на колесиках, стоящую у дальнего конца комнаты, но не ожидает увидеть стол на трех ножках с очередным предписанием всего несколько минут спустя после предыдущего предложения. Стол со стоящими на нем бутылкой холодной воды и черным блюдцем ожидает прямо в дверях, ведущих из вестибюля. На блюдце две маленьких белых капсулы, одна желтая капсула побольше, одна пятиугольная розовая таблетка и один голубой шарик размером с конфету «Эм-энд-Эмc».
Это беспрецедентное количество и разнообразие улучшенных искусственным интеллектом добавок, представленных на одном блюдце. Поэтому Виктор Безупречный предполагает, что его великолепные мозговые волны и другие физиологические данные, постоянно передающиеся телеметрически, предупредили его персонал о том факте, что он на краю умственного прорыва, рядом с волной, ведущей к новым высотам восприятия, вероятно, поднимающихся до грани мыслей и идей настолько революционных и настолько крайне мудрых, что удивят даже его, хотя его непросто — если вообще возможно — удивить. Он запил все пять элементов холодной водой.
