Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город
— Убей меня, — попросил репликант Бозмена, и Девкалион дал ему эту милость, сломав шею и осторожно опустив на пол.
* * *Крики и топот ног над головой совсем не мешали.
Эддисон Хок работал с Эрикой в гостиной, передвигая диваны, кресла и скамейки для ног, которые будут использоваться в качестве кроватей, чтобы освободить больше места на полу для временной замены матрасам, состоящим из лоскутных и шерстяных одеял, полотенец, теплых зимних курток и других вещей.
Работая, они узнавали друг друга. Эддисон не мог вспомнить ни одной женщины, с которой было бы так легко разговаривать, в чьей компании он чувствовал бы себя так комфортно. Он не был дамским угодником. Он был таким же Доном Жуаном, как оловянная фольга сусальным серебром. Эта привлекательная женщина так очаровала его, что он разговорился, стал менее застенчивым, чем когда-либо с представительницей прекрасного пола.
Множество шагов прогремели вниз по лестнице, в сторону кухни, в сопровождении громкого визга и хохота.
С самого начала красота Эрики, конечно, его ослепила, но вскоре ее внешний вид вряд ли вообще имел значение по сравнению со многими ее другими качествами. Она была спокойной и сведущей — казалось, знала, что именно нужно делать в каждый момент времени, когда разворачивались эти странные события. Она была сама мудрость, как будто везде побывала и все видела, но в то же время оставалась скромной без покладистости, сдержанной без замкнутости, доброй, но не мягкой.
Радостный звон крошечных колокольчиков донесся с нижнего коридора.
Эддисон обнаружил, что Эрика состоит из множества слоев, до такой степени, что казалась непостижимой. Как она могла быть такой доступной и обходительной, при этом оставаясь загадочной, он не знал. Она вселяла в него и удивление, и любопытство. Что-то в этой женщине было недоступно для понимания, отдалено от обычного восприятия, почти мистическое.
В коридоре перед лестницей, за аркой появился Джоко, в одной из своих четырнадцати шапок, украшенных колокольчиками, возглавляющий вереницу детей, исполняющих латиноамериканский танец, некоторые из них надели по одной из оставшихся тринадцати шапок.
— Шаг налево, шаг направо, вперед прыг, прыг. Шаг налево, шаг направо, вперед прыг, прыг. Пируэт!
Эрика приостановила работу, чтобы посмотреть на шествие. Ее добрая улыбка была изгибом любви, материнской ласки. Эддисону хотелось поцеловать эту улыбку, не просто Эрику, а эту улыбку, чтобы ощутить вкус и получить ее безмятежность.
Джоко добрался до передней лестницы и начал подниматься.
— Три ступеньки вверх, одну назад, пошлепать по задним булочкам — шлеп, шлеп, шлеп! Вперед три ступеньки, отойти на одну, пофыркать, как свинка — круто, круто, круто!
Когда дети поднялись за Джоко и все шлепающее и фыркающее удалилось, Эрика сказала:
— Они будут хорошо спать ночью.
— Особенно Джоко, — сказал Эддисон.
— О, Джоко спит редко. Иногда он вставляет вилку для еды в электрическую розетку и бьет себя током около часа. Я не знаю, почему это его не убивает, но не убивает, и я научилась с этим жить.
* * *В неосвещенном коридоре, сразу перед спальней Коррины Рингуолд, Расти знал, что что-то находилось рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки слева от него, и он предположил, что это, должно быть, еще одна из тех мерзостей, которая убила всех людей в «Трейлблейзере». Звяк-звяк-звяк. Он не мог расслышать дыхания существа, но, возможно, такие, как они, не дышали. Звяк-звяк. Он ожидал, что оно двинется вперед и растворит его или что они там делали с людьми, как с теми, что во внедорожнике, но создание было лишь тенью в бархатной черноте. Звяк-звяк.
Он подумал побежать вправо, пробившись через темноту к тусклому отсвету ступенек от нижних окон. Но не стал, когда подумал о других существах, которые могли ждать там, чтобы заполучить его, что они зажали его в клещи, что он, должно быть, обречен, независимо от того, куда повернет. Он очень давно был на войне, его нервы стали гражданскими, и он не смог бы за такое короткое время мобилизовать себя против смертельного страха до такой степени, как он с этим справлялся на поле боя.
Не прошло и половины минуты, как Расти понял, что свет был бы предпочтительнее непрерывной темноты, независимо от того, какое скрытое присутствие может обнаружиться. Он ощупал место за собой, вдоль стены около двери спальни, и нашел пластиковую крышку, зазубренную головку шурупа, а затем выключатель в центре. Он поколебался мгновение, разоблачение ожидало его команду, и когда трепет ужаса, холодный, как сухой лед, прошел через него, он включил верхний свет в коридоре.
Ничего не ждало его слева, как он боялся, но прямо справа от него стоял мужчина в деловом костюме, лицо которого ощетинилось осколками разбитого стекла. На самом деле, его лицо было разбитым стеклом, не было плоти или черт лица, только волосы вверху и уши по сторонам, тонкая нижняя линия лица, точка подбородка. Все же лицо само по себе было составлено из острых осколков прозрачного оконного стекла, которые передвигались чем-то похоже на цветные осколки на дне калейдоскопа: звяк-звяк-звяк… звяк-звяк…
Пока Расти стоял, замороженный ужасом, элегантный деловой костюм превратился в пар, дымку, которую существо образовало, чтобы тут же поглотить, раскрывая не человеческое тело, а не более, чем форму человека, составленную из какого-то пятнистого серого вещества с венами мерцающих серебристых частиц. Вдруг стекло, выступающее из тела в некоторых точках, приняло форму, похожую на остролепестные цветы, которые сверкали десятками остриев.
Расти вспомнил звук разбитого стекла, доносившийся с первого этажа раньше, и чувствовал, что шквал звенящих осколков имел отношение к этому странному представлению, хотя не мог понять, как или почему.
Оттуда, где на этом колючем лице должен был находиться рот, вылетели несколько копьевидных осколков, просвистевших рядом с головой Расти так быстро, как стрелы из лука. Они разбились о стену в конце коридора.
Расти побежал к лестнице.
* * *Рой над головой кружил, кружил, жужжа-шипя, и Карсон не могла отпустить идея, что каждый человек в комнате был ничем иным, как частью закуски, которую можно съесть. Это плотное облако серых и блестящих наноживотных, которому требовалось топливо, чтобы создавать, учитывая его параметры, сопоставляло свой выбор со своим желанием. Предполагать, что эти миллиарды крошечных существ имеют такие же вкусовые сосочки и кулинарные предпочтения, было глупо, конечно, но эта колония была настолько чужда по своей природе, что Карсон не могла представить, как или почему она решила делать то, что делала, и она попыталась проанализировать ее действия и предсказать следующий ход, думая в терминах, привычных ей, несмотря на то, насколько неприменимыми эти термины могли быть.
