Борис Левандовский - Хэллоуин
Отец удивленно уставился на него:
– Вы слышали эти легенды?
Денис Васильевич одним глотком осушил бокал и посмотрел в глаза главе семейства:
– Боюсь, что да. И это не легенды.
А затем, понимая, что от него ждут объяснений, Денис Васильевич вздохнул и начал рассказ.
Весь этот кошмар, до сих пор отравлявший его сновидения, случился в середине ноября грозного двенадцатого года. Подгоняемые морозом и голодом лягушатники уже покинули Смоленск, совсем недолго оставалось до славной виктории под Красным, но врагу еще далеко было до того жалкого состояния, в какое пришло воинство Бонапарта между Березиной и Неманом. Закаленные в бесконечных войнах покорители Европы еще совершали крайне болезненные для русских выпады. Один из таких как раз и случился под крохотной деревушкой Смоляны, что в Витебской губернии, где французский маршал Виктор решил дать бой русскому войску.
Русские подошли к Смолянам поздним вечером, а наутро на авангард обрушился противник. Уставшие после дневного перехода, доблестные русские воины сдержали натиск и отошли к деревушке, где генерал Витгенштейн сумел организовать оборону, а затем и отбросить супостата. Войска, в основном, сохранили порядок, но кое-кому сильно досталось.
В числе этих несчастных оказался и отряд Давыдова.
Массированная атака кирасиров обратила партизан Давыдова, среди которых было много не обученных ратному делу крестьян, в полнейший хаос. Белизны снега не видно было среди кровавых брызг, павших лошадей и мертвых, изрубленных, стонущих и вопящих воинов. Несмотря на отчаянную рубку, Денис Васильевич с кучкой солдат оказался отрезан от своих и вынужден был отступать в лесную чащу. Кирасиры дышали в спину, блестящее серебро панцирей мелькало среди черных стволов, под копытами коней мелькали крохотные ручейки, грязный, потемневший от опавшей хвои снег испещряли следы всевозможного зверья и птиц.
Стук копыт, тяжелое дыхание лошадей, отзвуки удаляющейся битвы… Наконец им удалось оторваться от погони. Уцелевшие, числом около двух десятков, собрались вокруг Дениса Васильевича. На лес опускались сумерки, и генерал – а тогда еще подполковник – понял, что нужно искать место для ночлега: пытаться в темноте миновать вражеские пикеты было равносильно гибели. Молча, опасаясь выдать себя, отряд двинулся прочь от полыхавшего над горящей деревней зарева, отсветы которого виднелись сквозь частокол голых стволов.
Тьма сгущалась, наполнялась звуками ночного леса, но никакого просвета найти не удавалось… Постепенно в душу Давыдова проникал беспричинный, безотчетный страх, и он чувствовал, что дело не только в извечном страхе горожан пред всевозможной дикостью… Ведь с начала войны он часто оказывался в лесах среди ночи, и никогда еще страх не было таким… таким животным. Он будто чувствовал кожей чей-то взгляд. Взгляд хищного зверя, далеко превосходящего свирепостью обыкновенную лесную живность…
Когда подполковник, отчаявшись, уже готов был дать команду разбить лагерь прямо в чаще, среди деревьев, лес наконец расступился, открыв взору путников широкую поляну. В угасающем багрянце заката в залитом чернотой поле виднелись какие-то руины. Темные развалины походили на остатки гнилых зубов, торчащих из челюсти. Сквозь оконные проемы в разрушенных стенах виднелось кровавое небо.
Подполковник пробормотал благодарность Господу и уже готов был направить коня к развалинам, где отряд сможет провести ночь, когда увидел, что Прохор – детина огромного роста из какой-то сожженной франками деревушки, прибившийся к отряду прошлой ночью, – тоже крестится и что-то бормочет, но явно не с благодарностью, а из дичайшего страха.
– Что стряслось, Прохор? – спросил Давыдов, и крестьянин оторвал полный ужаса взор от чернеющих впереди развалин.
– Ваше высокоблагородие, Христом Богом прошу, не приближайтесь к этому проклятому месту!
– А что ж в нем такого жуткого, а, Прохор? – спросил Денис Васильевич и, ухмыляясь, переглянулся с другими солдатами. – Неужто ль там черт с французом кадриль пляшут?
По отряду пробежал едва слышный смешок.
– Прошу вас, поверьте мне! Эти леса полны нечисти, а там, в руинах, – самое ее логово! – бормотал Прохор, казалось не замечая насмешек товарищей. Он обращал к ним полные первобытного страха глаза, но в их лицах не находил доверия: лишь взгляды, какими удостаивают деревенских дурачков.
– Какой такой нечисти? – спросил Давыдов, надеясь успокоить Прохора, мужика пусть и недалекого, но храброго и в бою полезного, неторопливой беседой.
– В старину в этом замке, – начал Прохор, – жил один знатный дворянский род, из литовцев, и властвовал он над всеми окрестными землями. Жил там старый граф с женой, и дюжина сыновей их со своими женами, да дюжина дочерей с мужьями своими, и у тех было у каждого по сыну и дочери. Славились они жестокостью и жадностью, и жил окрестный люд всегда бедно да несчастно. Но однажды терпение крестьян лопнуло, и случилось это в те дни – добрых две сотни лет назад, – когда литвины те, утопая в богатстве, но желая еще большего, продали свои черные души Вяльнясу за бессмертие и злато и стали его детьми. Но получили вместе с тем они жажду великую. Жажду, утолить которую могла лишь человечья плоть.
– Вяльнясу? – спросил подполковник.
– Так литовцы называют дьявола, ваше высокоблагородие, – подсказал ему поручик Сергей Орлов и рассмеялся. – Дети Вяльняса – что-то вроде здешних волколаков.
Денис Васильевич шикнул на него, впрочем, не слишком строго: не хотелось расстраивать артиллериста Орлова, отбившегося в суматохе боя от своей батареи и терзавшегося тревогой за судьбу товарищей.
– Продолжай, Прохор.
– И когда начали пропадать люди в деревнях вокруг, когда прознал народ о дьявольщине в Смолянском замке, то лопнуло терпение: вооружился люд, окружил каменное логово и спалил дотла. Впрочем, не принесло это избавления: ведь детям Вяльняса пламя не страшно. Лишь изрубив мерзкую плоть в клочья, можно отправить в пекло их черные души.
– И что же дальше? – спросил поручик, когда Прохор умолк.
Давыдов вдруг понял, что никто больше не смеялся; история дремучего крестьянина, ночь, голод и усталость сделали свое дело: люди боялись.
– А ничего дальше, – ответил Прохор, снова глядя на черные камни впереди. – Живут с тех пор дети Вяльняса в том самом замке и в лесах вокруг. Днем спят, а ночью выходят на охоту.
– Ну что ж, значит, пора нам с ними познакомиться! – бодро крикнул Давыдов, направляясь к руинам. – И уж вряд ли они страшнее, чем рожи гвардейцев Бонапарта!
