Саймон Магинн - Овцы
* * *
Джеймс помог Льюину забраться в машину «скорой помощи», поддерживая его левую руку.
— Все будет в порядке, все будет в порядке, все...
— Джеймс, я...
— Ты будешь...
Льюин наклонил голову Джеймса к себе и неуклюже поцеловал его в шею.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
О Господи, подумал Джеймс, как будто у меня мало любви. Любовь к Адель, любовь (невероятно, но до сих пор) к Сэму и (вечная) к Руфи — любовь, которая просто лезла ему в глаза и в рот. О Боже, не надо больше любви.
Все равно я не знаю, как это делать, резко подумал он. Он имел очень смутное представление о том, чего один мужчина мог захотеть от другого. И все это совершенно не вязалось с тем, что он чувствовал к раненому, возможно, умирающему Льюину, дыхание которого только что пощекотало его ухо, взгляд которого только что встретился с его взглядом.
Джеймс держал руку Льюина в своей и чувствовал силу, жар, страсть Льюина.
Я могу?
Такой маленький, простой, непритязательный вопрос, как робкое животное, выскочившее из своего логова и стремительно удирающее прочь. Землеройка, ждущая, когда закончится эра динозавров и она сможет захватить мир. Если ответом будет «да», Джеймс не сможет просчитать возможные последствия.
Он вспомнил запах в Кардиффской королевской клинике, запах контролируемого отчаяния, мочи и принудительных инъекций оптимизма. Монотонное сострадание медсестер, вкрахмаленное в их рабочие халаты, робкое тревожное согласие пациентов.
Он держал Льюина за руку и чувствовал, что нашел ответ на неосязаемое бегство Адель, ее уход на иные планеты, всю полноту ее гибели от рук самого любимого существа на свете, ее странного, смертоносного ребенка.
И его ребенка. Как говорится, плода его чресл. Его любви.
Могу?
А потом он понял ответ: это не важно, потому что я уже это делаю. Что бы это ни означало, как бы он ни пытался к этому отнестись, все уже случилось: он и Льюин связаны друг с другом, и он стал другим человеком.
Сможет ли он когда-нибудь обнять Адель, чувствуя ее неосознанную бдительность, беспокойство о благополучии Сэма? Сможет ли он когда-нибудь снова невинно, бездумно любить ее, без принуждений, ограничений и вопросов? Этот вопрос был задан страстной рукой Льюина, трепетанием его дыхания возле уха.
— Я люблю тебя, — прошептал Льюин.
Джеймс в ответ пожал ему руку, потом санитар посадил Льюина в машину. Он смотрел, как отъезжает машина с зажженными фарами, как включившаяся сирена плачет в ночи, словно проснувшийся зверь.
* * *
Пятьдесят девять, шестьдесят... Он почти уснул, убаюканный бесконечным мягким покачиванием океана-убийцы. Шестьдесят один, шестьдесят два — Сэм незаметно выпустил изо рта струйку воздуха, которая забулькала рядом с ним, а потом неожиданно вынырнул на поверхность. Холодный влажный воздух ударил его по лицу, он резко очнулся. В ушах шумел оглушительный грохот прибоя, не заглушаемый более толщей воды.
Врожденное умение работать руками, отточенное уроками мистера Мэттьюза, помогло ему добраться до каменистого пляжа. Он выкарабкался из ревущего прибоя и пополз по земле, как ископаемое морское животное, решившее, что его эволюционное будущее лежит за пределами океана. Или как душа утопленника, вызванная из глубин колдовством. Иногда, подумал Сэм, иногда что-то действительно возвращается.
* * *
Джеймс вернулся в погреб дома Льюина, где торчали трое полицейских; один из них записал показания Джеймса, и Джеймс их подписал. Ждали экспертов, которые должны были приехать из Форенсикса, чтобы взять образцы тканей и волокон и сделать фотографии. Недостатка в крови для анализа не было. После того как все будет сфотографировано, некий счастливец должен будет здесь прибрать. А потом веселье продолжится: начнутся поиски ближайшего родственника, чтобы уведомить его о происшествии.
Пока Джеймс спускался по лестнице, полицейские смотрели на него. Он почувствовал их интерес к своей персоне. Чисто профессиональный. Он подумал, что скорее всего в их жизни редко происходит что-то необычное, и понял, что по крайней мере ближайшие несколько часов ему придется быть центром внимания. Должен ли он будет писать заявление? Он понюхал воздух: сперва он не мог определить источник запаха. Затем он понял, чем пахнет, и закрыл глаза. Кровь.
Он взглянул на полицейских, не понимая, как говорить, что сказать. Он уже сообщил о пропаже Сэма. Уже ехала поисковая группа из Хаверфордвеста, береговая охрана, разные службы. Рождество. Ему было неудобно, что он причиняет столько беспокойств. Будет тяжело стряхнуть с себя старую родительскую привычку брать на себя ответственность за проступки Сэма, хотя Сэм явно сделал большой шаг вперед от разбивания окон мячом.
Один из трех полицейских подошел к нему. Молодой бородатый офицер явно делал свою первую попытку выступить в данном жанре. Он нервно дергал бороду, Джеймс чувствовал его нерешительность.
— Мистер Туллиан? Меня зовут Лодж, здравствуйте. — Он протянул ему руку. — А это Гарнер и Брофи. Мы хотим задать вам несколько вопросов, но никакой спешки нет. Может, сперва выпьете чая или еще чего-нибудь, посидите минут пять? Жуткие события, да?
Джеймса потряс сочувственный тон, которым говорил полицейский. Потом он подумал: государственный свидетель. Я нужен им в идеальном состоянии. Всего лишь свидетель — а может, подозреваемый? Он понимал, что у них не было ни малейших оснований верить всему тому, что он им рассказал о Сэме. Да и ему самому все это казалось совершенно неправдоподобным. Мой сын прибил этого человека к стене и поджег дом. А потом куда-то исчез. Сколько ему лет? Семь. Хм. Он понял, что ему надо очень осторожно подбирать выражения, а потом он понял, что ему все равно нечего им сказать. Он засмеялся, тут же испугался неуместности своего смеха и пробормотал извинения. Молодой полицейский повернулся к двум другим. Они пожали плечами.
— Сэр?
— Все в порядке, — начал Джеймс, но остановился, увидев содержимое одного из пластиковых пакетиков с вещественными доказательствами на верстаке. Предмет был настолько знаком, что он не сразу понял, что это.
Красная тетрадь для упражнений. Он знал, что на внутренней стороне обложки аккуратно написано: Сэм Д. Туллиан. Полицейский отошел в сторону, и Джеймс прошел мимо него к верстаку. Полиэтиленовый конверт превратил тетрадь из невинного канцелярского предмета в нечто более зловещее: в вещественное доказательство. Он взял пакет, полиэтилен был холодным и гладким, почти скользким. Лодж дернулся, чтобы помешать ему, но, увидев выражение на лице Джеймса, отступил.
Джеймс вытащил тетрадь из сумки таким жестом, будто брал в руки змею, и наугад открыл. Он начал читать и постепенно забыл о комнате, о тревожном запахе крови Льюина, о подозрительности полицейских, обо всем на свете. Вокруг него остались одни слова, которые сталкивались, бились вокруг, словно он попал на съемки фильма-катастрофы. В первый и последний раз он проник в сознание сына.
