Иван Безродный - Саламандра
— Но, Марфушка… — пытался оправдаться Петр.
— Я не Марфушка, а Саламандра!
Вытянулась тут королева, хвост у ней чешуйчатый образовался, руки-ноги в перепончатые лапы превратились, голова уплощилась, глаза — словно блюдца, а язык стал черным, длинным, раздвоенным. Настоящая саламандра ростом с человека! Схватила она Золотарева и начала обматываться вокруг него, все более удушая.
— Зач-ч-чем, зач-ч-чем?! — громко шипела она, и из ее глаз градом лились слезы.
Испужался тут Петр премного, задыхаться стал, света белого невзвидел.
— Отпусти меня! — взмолился он. — Отпусти, Саламандра!
— Это плох-х-хо, плох-х-хо! — шипела Саламандра. — Но я прощ-щ-щаю пока тебя… Пока…
Отпустила она его, опять человечий облик приняла.
— Отныне пуще прежнего надобно за окрестностями следить, — говорит. — Лучше бы, конечно, уйти куда подальше, да нельзя сейчас, ох, нельзя! Не ко времени ты пришелся, не ко времени…
Отдышался Петр и ну прощения всякие просить, на колени падать, руки-ноги целовать. Холодна по началу была королева, да оттаяла постепенно, простила Золотарева.
— Только впредь, — говорит, — слушаться меня беспрекословно, ни шагу в сторону. Ибо рыцари на драконах прилететь могут — ох, беда тогда будет! Дворец тепереча на обособленном положении. А сейчас… Иди ко мне, милый, я хочу тебя…
Два дня прошли в спокойствии и согласии, только с того случая побаиваться стал Петр Марфушку, что-то надломилось в его душе. Вроде бы все как всегда, но чего-то перестало хватать, какая-то неуловимая тень пробежала между ними. В таких неземных, невообразимо прекрасных отношениях нашей пары наметилась маленькая, совсем незаметная трещинка, грозящая со временем перерасти в бездонную пропасть холода и отчуждения.
На третий день Золотарев пошел к святому источнику, расположенному неподалеку. Эту воду — чистую, ломящую первобытным холодом зубы королева любила принимать перед обедом для, как она говорила, «насыщения энергией космоса, пропущенной через магнитосферу Земли». Ее запасы во дворце кончились и, захватив пару серебряных амфор, незадолго до полудня Петр оказался у указанного пригорка, в основании которого и бил нужный ключ.
Он набрал полные амфоры, тщательно запечатал их и собрался было уходить, как заметил вдруг, как кто-то торопливо спускается с пригорка, часто мелькая между деревьями. Помня свою предыдущую оплошность, Золотарев кинулся бежать, так как листва уже начала опадать, и в кустах возможности спрятаться не было.
— Подожди, добрый молодец! — услышал он вдогонку. — Не спеши так, поговорить надо!
Не слушая, Петр спешил во дворец. Заполненные амфоры оказались довольно тяжелыми, и он скоро запыхался. К тому же сам не зная, как, умудрился сбиться с пути, хотя хаживал здешними тропинками частенько. Дернулся в одну сторону, в другую, не узнает местности! Полянки, деревья — все не те! Колдовство, одним словом. Страшно ему стало, не по себе.
И вдруг у ручья, из-за дерева широкого старушка выходит. Маленькая, сухонькая, сгорбленная в три погибели. Нос крючком, уши торчком, вся рябая да пятнистая. Глаза красные, кровью налиты, а пальцы длинные, как у паука и с когтищами вострыми. Запутана она была в одежды рваные, грязные, вонючие, а на голове платок пуховый — из-под него волосы выбиваются седые и давно немытые.
— Не спеши так, милок, — гнусавит. — Куда торопишься?
— Отойди, карга старая! — воскликнул Петр. — Чего на дороге встала?
— Зачем такое непочтение к старому человеку оказываешь? Ничего худого я тебе не сделаю, не боись…
— А я и не боюсь, ведьма проклятая! — топнул грозно ногой Золотарев. — В последний раз говорю, отойди, а не то зашибу ненароком!
Усмехнулась недобро карга старая в беззубый рот.
— А куда пойдешь-то, милай? Вижу, плутаешь ты, совсем измаялся. Дай, думаю, подскажу путь-дороженьку…
— Да, конечно, ты-то подскажешь! Признавайся, твои чары, ты лес околдовала?!
— То не я тебя околдовала, а Саламандра твоя…
Вспыхнул весь Золотарев до корней волос, поставил на землю драгоценные амфоры.
— Если и околдовала, то только любовью своей безграничной! А тебе-то что? И откуда все знаешь?
— Я, Петр Лексеич, все знаю. Не ты один такой, бедняга. Не одну душу она загубила, разум помутив, тело охомутав…
— Замолчи, замолчи! — закричал Петр. — Колдунья проклятая! Что ты можешь знать?! Иди отседова подобру-поздорову! — и ну на нее кулаками замахиваться!
Отскочила резво старуха.
— Не серчай шибко, Петруша, — говорит. — Вот что я тебе, милай, скажу: она ведь не человек, хотя и божье создание. Созданье, наделенное потусторонней силой, уж не знаю, кем. Так что не я ведьма-то, а…
Заткнул уши Золотарев.
— Слышать тебя не хочу! — крикнул он. — Уходи!
Ведьма покачала головой и что-то проговорила, но он ее, конечно, не услышал. У него была только одна мысль — расправиться с ней. Но как?!
— Ладно, — схитрил он, — мы поговорим. Чудны мне показались слова твои обидные, но старого человека и взаправду уважать надо. Может, присядем здесь на пригорке?
— Вот и хорошо! — радостно воскликнула старуха. — Значит, не все еще потеряно, спасу я тебя.
А рядом с пригорком тем как раз и тек глубокий ручей, в котором задумал Петр ведьму утопить. Только они подошли к нему, как схватил он ее за талию, приподнял высоко да как бросит в воду!
— Одумайся, Петрушенька! — взмолилась она. — Отпусти меня! Расскажу я тебе тайну великую, секрет страшный…
— Не надобно мне твои ведьмины тайны!
И утопил ее в потоке, только пузыри зловонные разбежались в стороны! И стал лес знакомым, привычным, исчезли чары колдовские. Возрадовались тут звери лесные, защебетали птицы поднебесные, заиграло солнышко мириадами лучей. Нет больше ведьмы поганой, нет больше карги проклятой! Слава, слава, слава королевичу Петру!
Пришел наш герой во дворец, а Марфушка больна лежит! Вся бледная, словно мел, пот ручьем льет, ноги-руки трясутся, из прекрасных глаз слезы идут. А вокруг ящерки вовсю суетятся, лечат. Подбежал испуганный Петр к нареченой своей, упал на колени.
— Что с тобой, Марфушка моя?! Что случилось-приключилось?! Кто посмел?! Откуда? Как?
Открыла глаза Марфушка ясные.
— Ох, Петенька, еще бы чуть-чуть и не застал бы ты меня в живых. Да и сам бы сгинул. Вовремя колдунью поганую утопил, чары колдовские прервал! Погубить она нас хотела ни за что, ни про что.
— Да, да! Нет ее больше, любимая…
— Петенька, милый!.. Чтобы я без тебя делала!
— Марфушка…
— Полежу немного я, отдохну. Ты не беспокойся, милый. Все будет хорошо…
