Яцек Пекара - Молот ведьм
— Ты к старости стал мягче, Витус, — сказал я без ехидства в голосе, но на его щёки выполз кровавокрасный румянец. — Представьте мне, будьте добры, полную следственную документацию, вместе с копией письма, отправленного церковному начальству пробоща.
Я встал и допил вино.
— Превосходно, — я похвалил ещё раз. — Можете показать мне жильё?
Витус дал знак Ноэлю, и тот поспешно встал.
— Прошу за мной, — учтиво сказал он. — Прими всё-таки во внимание и прости нам, что у нас нет особых удобств…
— Ничего, — прервал я его. — Хватит постели, стола и лампы.
Комната, которую мне определили, была маленькой, но чистой, ну и в ней было всё, что мне могло понадобиться: кровать со свежей постелью, крепкий столик и резной стул с высокой спинкой. Я решил поспать немного, ожидая, пока братья-инквизиторы приготовят все необходимые документы. Светлой памяти Лонна — владелица одного из самых известных домов платных удовольствий в Хезе — всегда говорила, что у меня лёгкий сон, и я сплю чутко, будто птица. Это правда. И поэтому я проснулся, прежде чем услышал стук в дверь. Хватило лёгкого звука шагов по каменным плиткам пола. Я сел на кровати.
— Пожалуйста, — произнёс я вежливо.
Дверь отрылась, и внутрь вошёл сам Витус. Итак, не прислал ко мне одного из своих подчинённых, а побеспокоился сам. Любопытно, поскольку речь всё же шла лишь о том, чтобы принести документы.
— Надеюсь, ты отдохнул, дорогой Мордимер, — сказал он с широкой улыбкой. Из-под опухших губ выглянули кривые, желтоватые лопаты зубов. Забавно, что он улыбался так и в Академии, когда поймал мою собаку. Ну, по крайней мере, я именно такой помнил эту улыбку все годы.
— Спасибо, — ответил я. — К счастью, дорога была не слишком утомительной.
Он положил на поверхность стола стопку ровно сложенных пергаментов.
— Вот документы, которые ты просил, — произнёс он. — Но их немного, и ручаюсь, что ты не найдёшь никаких откровений.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся я. — Но что делать: господин велит, слуга должен. Завидую вам, что здесь в провинции, живёте вдали от шума и интриг большого города. Он кивнул, и я был уверен, что не верит ни единому моему слову. Между прочим, несправедливо, поскольку я действительно не любил Хез-хезрона. Это был город забегавшихся, изнурённых крыс, а я был одной из них. Спокойная жизнь в провинции, слуги и собственный садик, ленивое время пополудни, проводимое с друзьями за стаканчиком вина — такая жизнь не могла стать уделом бедного Мордимера. Я вздохнул в мыслях и разжалобился над собственной судьбой, что поскупилась на маленькие радости, а уготовала жить в трудах и поте лица своего.
— Это правда, Мордимер, что мы живём спокойно. Мы стараемся никому не быть помехой и в смирении исполнять свои обязанности.
Я даже взгляда на него не поднял. Никому не быть помехой? Неужели это сказал инквизитор? И неужели он совершенно потерял инстинкт самосохранения, чтобы такие вещи говорить именно мне?
— Конечно, Витус, — ответил я. — Все мы в действительности люди кроткого сердца.
Я заметил, что он глянул на меня неспокойно, но ответил ему искренним и открытым взглядом.
— Постараюсь как можно быстрее закончить дела, порученные мне Его Преосвященством и вернуться с ублаготворяющим рапортом, — добавил я. — Вероятно, у меня будут вопросы, связанные с документами, но понимаю, что об этом мы поговорим за завтраком.
— За завтраком или по дороге. Всё, как ты пожелаешь.
Он легко подтолкнул пальцем бумаги, как бы желая их дополнительно выровнять по краю стола. Потом кинул мне и вышел из комнаты. Однако не закрыл дверь, а обернулся на пороге.
— Если захочешь чего-нибудь съесть или выпить, окажи милость, спустись в кухню и в буфете найдёшь всё, что пожелаешь.
На этот раз вышел уже совсем, закрывая дверь. Боже мой, как же люди меняются. Витус Майо заботиться, чтобы я не испытывал голода или жажды! Если бы мне об этом рассказали в Академии, я бы расхохотался. Впрочем, и сейчас ситуация казалась мне достаточно забавной. Я не помнил такого Витуса — вежливого, кроткого и спокойного. Обычно он говорил повышенным тоном, в минуту раздражения хрипя как петух. Строил нескладные предложения и обрывал свои же длинные тирады взрывами ржанья или, самое меньшее, фырканьем. А может это только я запомнил его таким? Может неприязнь или, употребим даже это слово, ненависть к Витусу Майо исказила мои воспоминания и заставила видеть их в кривом зеркале? Жаль, что у меня нет способностей Смертуха, которые позволяют ему запоминать дословно разговоры, шедшие даже много лет назад. Я задумался на минутку, что поделывают Смертух и близнецы, но не жалел, что их сейчас нет со мной. Дело было деликатного свойства, и я не думал, чтобы непременно понадобилось либо применение силы (призвание к чему было у Смертуха), либо особых способностей близнецов.
Я придвинул стул к столику и подкрутил фитиль лампы. Протянул руку за документами, заполненными красивым, каллиграфическим почерком. Правда, искусство расшифровывать даже самые неразборчивые каракули также было частью моего образования, но всегда лучше, когда не приходится продираться сквозь чащу неумело положенных зигзагов. И вы не поверите, любезные мои, насколько нечитаемыми иногда могут быть протоколы допросов, особенно когда судебный писарь в процессе следствия подкреплялся вином или горилкой. Ясно, на инквизиторских допросах редко допускалось такое попрание закона, но Городские Скамьи уже совсем иначе смотрели на соблюдение буквы правил. Тем более, что городские писари часто были не в состоянии выдержать труды допросов (особенно тех, что проводились с участием палача) и очерствляли свою совесть напитками. Совершенно неправильно, поскольку, что может быть прекраснее, чем участие в благом деле обращения грешников? Однако я немногое узнал из документов, несмотря на их несомненную ясность. Вдова Хельга Возниц с восьмилетним сыном Карлом жила в Гевихте и пользовалась безупречной репутацией. Жила скромно, но не бедно, на проценты с капитала умершего мужа, и даже была попечительницей мраморного распятия в восточном нефе церкви в Гевихте. Ну и такими вот глупостями был заполнен рапорт клоппенбургской Инквизиции. Да, коснулись стигматов, но также привели мнение двух лекарей, говорящих о редкой болезни кожи. Приложили копию письма епископу, начальнику пробоща из Гевихта, где сверхосторожно сообщалось о легкомысленном поведении священника, который слишком поспешно и без согласования с властями признал чудом явление, имеющее естественную природу. В заключение сообщалось, что мальчик был вылечен, а пробощ был наказан церковным покаянием. Однако его не только не сняли с должности, но даже не вызвали в епископство, а Инквизиция не возбудила официального следствия, ограничившись предварительным расследованием. Короче говоря, всё это было одним большим скандалом, хотя в достаточно хитрой обёртке. Я прекрасно понимал, что если бы не донос вдовы Риксдорф, дело никогда бы не вышло на свет, ибо фактически местная Инквизиция не была обязана сообщать центру о проведённых предварительных расследованиях, а лишь о возбуждённых следствиях. Это не изменяло факта, что не возбудить это следствие было преступной профессиональной ошибкой. Но что говорить, бедный Мордимер как раз приехал и как обычно будет исправлять чьи-то упущения.
